Альфред Ассолан - Приключения капитана Коркорана

— Браво! Очень хорошо! — воскликнул Коркоран. — Этот англичанин за словом в карман не полезет. Ха! Ха! Однако они воображают себя много сильнее меня, если уже позволяют себе так нахально меня оскорблять… Посмотрим, что он врет далее…

И это еще не все. Этот злодей, как говорят, беглый из Каенны, где он содержался с тысячами себе подобных, грабит всю страну мараттов самым беспощадным образом. В сопровождении многочисленной армии он шныряет по всем провинциям своего государства, грабит и вымогает дань от всех жителей, убивая и сжигая дома и имущества всех, отказывающихся платить выкуп…

Коркоран, швырнув в сторону газету, сказал:

— И вот каким образом пишется история. Вот таким враньем лорд Браддок подготовляется напасть на меня!

— Государь, — спросил Сугрива, — что же вы намерены предпринять?

— Я? Да ровно ничего. Если бы лорд Браддок был человеком, способным принять вызов на поединок, я бы перерезал ему горло, но этот разжиревший милорд никогда не допустит себя рискнуть своей драгоценной кожей… Надо отплатить ему той же монетой. Мой «Монитер Бхагавапура» возьмет на себя труд возразить ему.

— Дорогой государь! — сказала Сита. — Неужели вы снизойдете до того, что будете оправдываться?

— Кто? Я? Да предохранит меня от этого Вишну. Да разве возможно оправдываться, когда вас обвиняют в убийстве отца и матери. Мой «Монитер» скажет, что Барклай — осел, которого я основательно высек, а губернатор Бомбея — негодяй и шарлатан и что лорд Браддок — бандит, которого следовало бы посадить на кол, и что все трое дрожат предо мною, как дикие козы пред тигром. Все это приправится самыми ядовитыми и обидными замечаниями. Если печать свободна в моем государстве, так пусть, по крайней мере, она и мне принесет хотя бы какую-нибудь пользу.

— А между тем государь, — сказал Сугрива, — газеты Бхагавапура, пользуясь дарованной вами свободой прессы, позволяют себе ежедневно оскорблять вас.

— А! Вот что! Что же они говорят?

— Говорят, что вы искатель приключений, способный на всякого рода преступления, что вы угнетаете мараттский народ и что вас необходимо низвергнуть.

— Пусть себе врут.

— Но, государь, а если произойдет восстание?

— Чего ради они восстанут? Где они найдут лучшего государя?

— Но, тем не менее, государь, — настаивал Сугрива, — если они восстанут?

— Если они возьмутся за оружие против меня, то этим нарушат закон. А если кто нарушает закон, я прикажу его расстрелять.

— Как? И вы никому не дадите пощады? — спросила Сита.

— Никакой по отношению к вожакам восстания. Когда свободный человек позволяет себе нарушать тот самый закон, который охраняет его свободу, он недостоин прощения и вполне заслужил, чтобы избавились от него веревкой, пулей или изгнанием…

Но вдруг Коркоран, прервав свою речь, повернулся к Луизон, небрежно развалившейся на ковре около Ситы, и сказал ей:

— А ты какого об этом мнения, моя дорогая?

Луизон ничего не отвечала и даже, по-видимому, не слышала вопроса. Ее взор, обыкновенно проницательный, смышленый и веселый, теперь как-то неопределенно устремлен был в пространство.

— Луизон нездорова! — сказала Сита.

Коркоран ударил в гонг. Тотчас появился Али. Он, как, вероятно, помнят читатели, был самым храбрым и самым преданным из всех служителей Голькара, вследствие чего ему был поручен надзор за Луизон.

— Али? — спросил Коркоран. — Разве Луизон потеряла аппетит?

— Нет, государь!

— Может быть, кто-либо с ней дурно обращался?

— Государь! Никто бы не осмелился…

— Почему же она такая рассеянная и странная?

На это Али отвечал:

— Государь! Вот уже три дня, как она выходит из дворца после захода солнца и бродит одна по парку при лунном свете.

— А в котором часу она возвращается?

— С восходом солнца. В первый вечер я вздумал запереть двери, но она начинала так сильно рычать, что я испугался быть сожранным, но клянусь Шивой, мне еще жизнь не надоела!

— При лунном свете? — задумчиво промолвил Коркоран.

— Государь! Нельзя сказать, чтобы она была вполне одинокой.

— А! Значит, ты бываешь с ней?

— Я, государь, на это никогда бы не осмелился. Я попытался вчера вечером следить за нею, но она терпеть не может, чтобы за ней следили. Луизон так быстро повернулась и так поглядела на меня, что я со всех ног пустился бежать обратно во дворец.

— Но, наконец, каким образом ты узнал, что она была не одна?

— Как только я добежал до дворца, тотчас поднялся на крышу террасы и благодаря сиянию луны увидел тигрицу, растянувшуюся на стене парка и, по-видимому, прислушивавшуюся к какому-то разговору… И вдруг тот, которого я до тех пор не мог видеть, вскочил на стену. Я видел его голову и когти. Это был большой и сильный тигр замечательной красоты. Однако Луизон, по-видимому, была недовольна его появлением, так как ударом лапы столкнула его обратно в ров. Но он продолжал с ней разговаривать, но не решился снова пойти на приступ, так как стена вышиною была в тридцать футов и он, вероятно, помял себе лапу. Наконец он вскоре ушел рыча.