Виктор Егоров - На железном ветру

— Позвольте, мсье Сенцов, но срок вашего пребывания во Франции истек десятого сентября прошлого года, то есть четыре месяца назад, — проговорил Камюзо, подняв на Донцова взгляд, исполненный возмущения.

У Михаила отлегло от сердца. Инспектор видел вложенные в паспорт деньги и не швырнул их ему в лицо, не крикнул полицейского.

— Что делать, мсье инспектор, — добродушно развел Михаил руками, — именно столько времени потребовалось нам с женою для того, чтобы устроиться на пароход.

— Но вы четыре месяца скрывались от полиции. Я полагаю, на вас объявлен розыск.

— Скрывался? — Михаил поднял брови. — И не думал. Все четыре месяца мы с женой жили в Марселе под своей фамилией.

— Где?

Михаил назвал первый пришедший в голову адрес.

— Не знаю, не знаю, мсье, — покачал головою Камюзо. — Дать вам разрешение на выезд значило бы нарушить закон. Я, как вы сами понимаете, не могу на это пойти, хотя крайне сожалею.

«Надо помочь ему сохранить свое лицо», — сообразил Михаил.

— Видите ли, мсье инспектор, если бы мы с женою не уехали из Парижа, нас выдворили бы в Бельгию или Швейцарию. Тамошняя пограничная охрана немедленно вернула бы нас во Францию, и здесь мы угодили бы в тюрьму за незаконный переход границы. Но по какому праву? Ни я, ни, тем более, моя жена не совершили никакого преступления, наказуемого заключением под стражу. Приговор, как вы можете убедиться, если еще раз взглянете на отметку в паспорте, гласит: подлежит высылке за пределы Франции, но отнюдь не лишению свободы. Таким образом, давая нам разрешение на выезд, вы не только не поступаетесь совестью блюстителя закона, но, напротив, наиболее полно проявляете эту вашу благородную функцию.

Речь произвела впечатление. В тоне инспектора не было официальности, когда он сказал, что, возможно, мсье Сенцов и прав.

— Уверяю вас, я кое-что смыслю в праве, — по-приятельски улыбнулся Донцов. — Я успел год проучиться на юридическом факультете Петербургского университета.

— О, я полагаю, вам и вашей жене нелегко будет среди грубой матросни, — сочувственно заметил Камюзо.

Михаил беспечно улыбнулся.

— Это ненадолго. С помощью моих друзей французов я надеюсь вскоре вернуться в вашу прекрасную страну. Коммерция интернациональна, мсье. Полагаю, в будущем мне выпадет удовольствие встретиться с вами, разумеется не но столь печальному поводу.

— О, буду рад.

После обмена любезностями инспектор Камюзо сделал в паспортах необходимые отметки.

— Весьма сожалею, мсье, — сказал он, возвращая документы, — но по долгу службы я вынужден просить вас сегодня же покинуть территорию Франции, иными словами, переселиться на пароход «Наргиз».

— Непременно сделаю это, мсье.

«Однако ловок, — отдал должное инспектору Михаил, — я так и не заметил, когда он вытянул из паспорта кредитки».

— Сядем, Колокольчик, — оказал Михаил, когда сборы были закончены и осталось только выйти к ожидавшему у подъезда такси.

— Зачем? — Лора недоуменно округлила глаза.

— Садись, садись, — потянул ее за рукав Михаил. — Таков русский обычай — посидеть перед дорогой.

— И пока не поздно вспомнить о том, что забыто.

— Напротив, о том, чего нельзя забыть.

Она опустилась рядом с ним на краешек кровати и притихла. А когда настала пора уходить, проговорила грустно и проникновенно, как умела только она одна:

— Знаешь, мне жаль покидать эту комнатку. Мне кажется, здесь остается частица меня.

— Надеюсь, не бо́льшая?

— О, не шути. Это прекрасный обычай — перед отъездом вспоминать о том, чего нельзя забыть.

«Наргиз» отвалил от причала в полдень девятнадцатого января.

Дул свежий норд-вест. Как только судно миновало территорию порта, стала ощущаться качка. Ветер срывал пенные гребни волн, сеял на палубу холодную водяную пыль. Лора, однако, не захотела спуститься вниз, в каюту. Она стояла у борта, смотрела на уходящий город, на далекие голубые холмы Этуаль.

Прошли острова Ратонно, Иф, Помег, вскоре они слились с полосою далекой земли. Затем город скрылся за мысом Круазет, и только лобастая голова горы Сен-Сир все еще возвышалась над синепенным простором.

Донцов молча стоял рядом. Он понимал состояние Лоры, понимал, что слова утешения излишни. Вернее всего, она никогда больше не ступит на землю Франции. Тоска ее пройдет не скоро.

Теперь каждый оборот винта приближал Михаила к Родине. Удручало одно: жалея машину, Ахмет-Оглы шел черепашьим ходом в семь-восемь узлов, что, с учетом возможных штормов и встречных ветров, грозило на полмесяца растянуть путешествие до Стамбула. Когда Михаил намекнул, что, мол, обычно такой переход занимает не более шести суток, Мирза Ахмет-Оглы ожесточенно надвинул на лоб фуражку и сказал: