Н. Федотов - Мир приключений, 1927 № 05

Профессор состроил комически серьезною мину:

— А что, дорогой Бусс, космические гиганты знакомы с употреблением портвейна?

— Безусловно, так же как и пигмеи, обитающие на одном из электронов водородного атома, — не моргнув ответил Бусс. — Кстати, дорогой профессор, вы мне подсунули пустую бутылку. Не найдется ли там у вас какой-либо жидкости, могущей способствовать жизненным процессам?

Бусс поднялся с кресла и направился к столу, сплошь заставленному какими-то разноцветными склянками. Профессор поспешно преградил ему дорогу.

— Слушай, Бусс. Ты должен дать мне слово, что никогда, ни при каких условиях, не прикоснешься к этому столу. Здесь нет жидкостей, которые могут тебя интересовать. Здесь реактивы, различные химические соединения, среди них есть такие, которые таят в себе источник огромных неприятностей для тебя и твоей любопытной философии. Таким образом, выгоднее быть от них подальше.

— Но бутылка пуста!

— Прекрасно. Если будешь паинькой, так и быть, получишь другую. Последи-ка вот за этой лампочкой, чтобы она не вспыхнула. Сейчас я подбавлю тебе вдохновения.

Профессор Эрстер захватив из рук Бусса бутылку, вышел. Бусс, оставшись один, покосился на запретный стол и подумал: «Хитрый старик, сам, наверное, потягивает винцо получше». Чтобы скоротать время ожидания, Бусс подошел к окну. В сером ленинградском тумане, как фантомы, мелькали призрачные тени прохожих. Вечерело. Кое-где, на противоположной стороне площади, горели огни, лучась сквозь туманную мглу, точно далекие миры. Бусс задумался. Перед глазами промелькнули картины недалекого революционного прошлого города. Сколько видела эта площадь лиц и событий за двухсотлетнее свое существование! Где все это? Бусс отвернулся от окна. Лаборатория тонула в сумерках. На профессорском столике еле мерцала спиртовая лампочка, подогревая какой-то закрытый сосуд со сложной системой входящих и выводных стекляных трубок.

Бусс подошел к столу и машинально вывернул фитиль у лампочки. Лампочка вспыхнула ярким голубоватым светом и угрожающе загудела. Хрустальный граненый графинчик вместимостью в пол-литра, с какой-то золотистой жидкостью, привлек внимание Бусса. Он открыл пробку. Пряный, раздражающий аромат столетнего, выдержанного портвейна остро защекотал ноздри.

— Ишь, старый скряга, никогда не угостит хорошим винцом — подумал Бусс.

Искушение было так велико, аромат так волнующ, а старик так долго не возвращался, что Бусс не выдержал, налил себе полстакана нектара с невинным видом снова уселся кресло.

Бусс сделал глоток из стакана в упоении закрыл глаза. В этот момент спиртовая лампочка ослепительно вспыхнула, нагреваемый сосуд со звоном разлетелся вдребезги и лабораторию вмиг заволокло серым удушливым паром.

Бусс сделал попытку приподняться с кресла, но свинцовая тяжесть сковала все члены. Удушливый пар распирал дыхательные пути, тяжелой лапой давил на воспаленные веки.

Бусс не терял сознания ни на минуту. В этом он мог поклясться чем хотите, если только клятва могла иметь хотя какое-нибудь значение в последовавшем затем вихре фантасмагорий. Все чувства бодрствовали. Контролирующий аппарат рассудка все время был начеку. Те элементы, которые отличают сон от яви или галлюцинацию от действительности, должны быть заранее исключены, как не имевшие места в переживаниях Бусса. Он только на время сознательно задержал дыхание, чтобы предохранить легкие от вторжения удушливого пара.

Когда он вздохнул в следующий раз, ничто не препятствовало дыханию. Он открыл глаза. Пар рассеялся. В комнате стоял тот же зимний предвечерний петербургский полусвет. Однако обстановка комнаты изменилась до неузнаваемости. Пол-литровый графинчик раздулся в солидную бутыль, наполненную янтарной жидкостью. Сбоку, в открытом камине, весело потрескивали крупные березовые поленья. Углы комнаты в беспорядке были завалены явно негодным хламом, что делало комнату похожей на лавку старьевщика: огромный, ярко раскрашенный глобус, несколько больших банок с плавающими в них заспиртованными уродцами, огромные медные шандалы, скульптуры с отбитыми руками и носами, похожий на токарный станок и наваленные на нем неуклюжие музейные пищали.

Неожиданно поленья в камине затрещали и на пол вывалилась большая дымящаяся головня.

— Что сие значит, — подумал Бусс, и мысль его, это он твердо помнит, относилась не к странности обстановки, на которую он смотрел, как на привычную, а именно к физическому закону, вытолкнувшему головню из камина. Он сделал попытку приподняться с кресла, с целью исправить беспорядок, причиненный головней, но за что-то зацепился и едва не упал. Что это? Шпоры! Огромные медные шпоры на его неуклюжих, рыжей кожи, исполинских сапогах! Выпрямившись, Бусс заметил, что голова его едва не касается потолка этой невысокой комнаты и ему приходится смотреть на окружающие предметы как бы с высоты каких-то подмосток.