Жан-Мишель Генассия - Обмани-Смерть

Я сидел в тюремном дворе, прямо на земле, грелся на бледном февральском солнце и думал. Итог получался неутешительный. Поручение Рейнера не выполнено – Алекс не найден. Дину я, скорее всего, потерял на всегда. Сижу в тюрьме, в жутких условиях, без малейшей надежды на помощь. Я перестал быть хозяином собственной жизни, мою участь решит всевластный судья.

Нужно взять себя в руки, не вести себя как жертвенный баран, каковы бы ни были риски. Меня ждут серьезные трудности, но я еще побарахтаюсь, на дно добровольно не пойду.

На вторую ночь мне представилась возможность пустить в ход благородные принципы. Я снова стал свидетелем изнасилования, жертва – тот же молодой человек – вырывался, кричал от боли, молил, но никто не спешил на выручку. Я заткнул уши – не помогло, сел на циновке и в слабом свете из коридора увидел, что все притворяются спящими.

Как чувствует себя выживший среди убитых? Можно ли сохранять спокойствие, когда других пытают? Каково это – делать вид, что не слышишь воплей отчаяния и мольбы о помощи? Возможно ли всегда изображать безразличие, убеждать себя, что пролитая кровь важна, только если она твоя собственная? Что делать? Молчать? Справиться с четырьмя здоровенными бандитами будет нелегко. В их главаре метр девяносто росту, а весит он килограммов двести, никак не меньше. Охранники «отвернулись», другие арестанты «спят», но это не значит, что можно отступиться. Риск невелик: нос мне уже сломали, а синяки и шишки заживут. Я встал.

– Не идиотничай, Том! – прошипел Ллойд. – Ты что, больной? Они тебя убьют, а я не помогу.

Он попытался схватить меня за ногу, но я увернулся, прошел между циновками и оказался в метре от насильников. Мне не приходилось пускать в ход искусство рукопашного боя, если не считать жаркой стычки в ирландском пабе и еще одной, в бельгийском борделе. Это может показаться странным, но я всегда предпочитал силе умение договориться. Сейчас у меня будет преимущество внезапности, бандитам вряд ли придет в голову, что с ними решил схватиться безоружный одиночка, еще не оправившийся от побоев полицейских. Придется беречь лицо, иначе удар по носу выведет меня из строя. Итак: держать противника на расстоянии, вовсю «качать маятник» [117], чередуя уходы и атаки, а ногами и локтями пользоваться как дубинками. Мне не хватает практики, я не в лучшей форме, но не поступаться же принципами!

Здоровяка я оставлю напоследок. Ударю ногой по яйцам самого высокого, потом локтем в нос коротышку и попытаюсь сразу вырубить третьего хуком в солнечное сплетение. Оставшись без поддержки, вожак сдуется, хотя… Хотя так он потеряет лицо и авторитет. Значит, драки не избежать. Учитывая разницу в росте, это будет бой Давида с Голиафом. Вряд ли мой противник, жирдяй с трясущимся двойным подбородком, окажется очень шустрым, резкий удар по колену может решить дело… если попаду.

Конечно, мой план мог не сработать, но я решил не думать о последствиях. Что будет завтра? Послезавтра? Сколько я продержусь? Мой Джимини Крикет [118]намекал, что еще не поздно дать задний ход: «Эй, Том, ты представляешь, во что превратится твоя жизнь в этой тюрьме?» Он был прав, но я ответил: «Отвали! Я себя в обиду не дам…»

Я должен был бросить вызов судьбе – и сделал это: похлопал толстяка по плечу и приказал на хинди:

– А ну, прекрати немедленно!

Мерзавец не услышал – слишком распалился, – я толкнул его и сбил с ног. Он обернулся: что за безумец рискнул поднять на него руку в самый ответственный момент? «Шестерки» помогли боссу подняться, коротышка выхватил нож и шагнул ко мне, но оскорбленный бандит жестом остановил его и неведомо откуда достал тесак, недвусмысленно давая понять, что меня ждет. За нами наблюдало множество глаз, помочь мне не пытались, но свет кто-то зажег. Я начал отступать, поняв, что совершил ошибку, не атаковав без предупреждения. Я наткнулся спиной на колонну в цент ре камеры и остановился, решив дорого продать свою жизнь. Темнокожий гигант устрашающего вида, с выпученными глазами, кривыми желтыми зубами, копной кудлатых волос и тонкими, как у довоенного плейбоя, усиками, двигался скачками и выглядел уморительно-нелепо в спущенных белых штанах.

– Он мой! – прикрикнул он на ретивого сообщника со стилетом в правой руке, когда тот решил нанести удар первым. – Я выпущу ему кишки!

Все. Конец. Последней стала мысль о Салли, моей любимой девочке, которую я покинул. Она будет расти без отца. А Дина? Где она? Прощай, Дина… я…