Алексей Шаманов - Ассистент

Эзыхе — дух в образе миниатюрной старой женщины, ночью высасывающей вымя дойной коровы, после чего оно опухает. Корова перестает доиться, и теленок заболевает.

Овсянников смолк, потянулся за минеральной водой. Видно, в горле пересохло после длинного монолога. А художник-постановщик, прожорливая бестия, успел слопать все бутерброды с икрой. Ладно, ограничусь сырокопченой нарезкой…

Откусив бутерброд с колбасой, я подумал, что дух Эзыхе в образе старухи мне лично ничем не грозит. Дойной коровы у меня нет, а если я и похож на животное, то уж точно не на теленка. Скорее на барана или осла. Или на самца-хорька, который, дождавшись, когда кормящая молоком детенышей самка покинет гнездо, вламывается совершенно по-хамски и оплодотворяет всех без разбору малолетних особей женского рода. Так что, достигнув половозрелого возраста, самочки первым делом рожают деток, а не тратят драгоценное время на бессмысленное женское кокетство. Позаботилась природа-мать о выживании мелких хищников. Но у людей подобное не проканает. Подобное у людей строго карается, а в российских тюрьмах таких хорьков опускают, делая из них «петухов» или «козлов дырявых»…

Пока я отвлекся, между Григорием и Михаилом Орестовичем завязался разговор.

— Нет, — говорил Овсянников, — не пойду я на ваше сборище. Меня покойный Марк просил подборку сделать историческую по поводу двух французов. Я сделал, показал Полю Диарену. Он Конте взял, а Алибера забраковал, сказал — не по теме, нечего, мол, съемочной группе головы морочить…

— А кто он такой, Алибер этот? — спросил Сергеев.

Овсянников с присущим ему пафосом, который не сумело погасить даже известие о гибели Марка и Катерины, поведал нам занимательную историю из середины XIX века, где сплелись воедино Россия, Франция, Англия и Германия, Европа и Азия, дружба и ненависть, коммерция и благотворительность, наука и религия, коварство и любовь…

Его Сиятельство граф Муравьев-Амурский, Генерал-губернатор Восточной Сибири и командующий войсками в оной готовился к окончательному отъезду из Иркутска. Однако за разборкой бумаг и множеством неотложных дел он все же не забыл о выставке месье Алибера. Не удовольствовавшись одним лишь созерцанием ее, граф написал Алиберу письмо:

«Монсеньер.

Выставка прекрасных изделий из графита, добытого в Вашей шахте, выставка, которую я сегодня осмотрел с большим интересом и с живым удовольствием в залах Сибирского отделения Императорского географического общества, заставила меня вспомнить о всех обстоятельствах, связанных с вашей пятнадцатилетней тяжелой работой в стране, так же как и об исключительной энергии, которую Вам пришлось проявить, чтобы достигнуть желанных результатов в таком обширном предприятии, как добыча графита…

Я Вас поздравляю от всего сердца и искренне радуюсь успехам Вашей светлой деятельности, за которую Вы ныне справедливо вознаграждены. Я не могу также воздержаться от того, чтобы не воздать Вам должное за то, что во время Вашего пятнадцатилетнего пребывания в Восточной Сибири Вы явили собой пример хорошего гражданина, полезного стране. Все свои усилия Вы направляли на развитие промышленности, во имя которой с благородной самоотверженностью принесли в жертву долгие годы и вынесли тягчайшие трудности; в меру своих сил Вы принимали участие в облегчении судеб человечества… Все эти обстоятельства побуждают меня, как главу страны, к приятной обязанности выразить Вам, Монсеньер, мою искреннюю признательность и просить Вас принять уверения в моем совершеннейшем уважении и моей преданности.

Иркутск, 23 августа 1860 г.».

Письмо это свидетельствует о том, что Муравьева-Амурского и во многом загадочного Жан-Пьера Алибера обоюдная симпатия связала на долгие годы.

Граф и предприниматель, чью кровь едва ли можно назвать голубой, схожи были не столько чертами характеров, сколько доходящим до фанатизма упорством в достижении цели. Связующим звеном в этой странной дружбе могла быть и жена Муравьева-Амурского — в девичестве мадемуазель де Ришмон, француженка, дворянка, представительница знатного рода, вследствие глубокого влечения к русскому генералу принявшая православие и ставшая Екатериной Николаевной Муравьевой. Алибер напоминал молодой губернаторше о родине, ей было приятно слышать безупречный родной язык и внимать речам отнюдь не глупого человека, понимавшего к тому же толк в подношениях. Алибер был скорей расточителен, чем бережлив, умел вести себя, и хотя биография его изобиловала пробелами, ее нельзя было считать темной.