Д. Коллинз - Мир приключений, 1925 № 01

«Я глуп, как баклан, милый Эстамп. «Обстоятельство» совершилось. Прощайте все: вы, Дюк, Рениор и Чинчар. Отныне этот берег не увидит меня».

Отослав записку, Эскирос пожал руку Битт-Бою.

— Снимаемся! — крикнул он зазвеневшим голосом и вид его стал уже деловым, командующим. Они вышли на палубу.

В душе каждого несся, распевая, свой ветер: ветер кладбища у Битт-Боя; ветер движения — у Эскироса. Капитан свистнул боцмана. Палуба, — не прошло десяти минут, — покрылась топотом и силуэтами теней, бегущих от штанговых фонарей. Судно просыпалось впотьмах, хлопая парусами; все меньше звезд мелькало меж рей; треща совершал круги брашпиль и якорный тросе, медленно подтягивая корабль, освобождал якорь из ила.

Битт-Бой, взяв руль, последний раз обернулся в ту сторону, где заснула Королева Ресниц.

«Фелицата» вышла с потушенными огнями. Молчание и тишина царствовали на корабле. Покинув узкий, скалистый выход порта, Битт-Бой круто положил руль влево, и вел так судно около мили, затем взял прямой курс на восток, сделав почти прямой угол; затем еще повернул вправо, повинуясь инстинкту. Тогда, не видя вблизи неприятельского судна, он снова пошел на восток.

Здесь произошло нечто странное: за его плечами раздался как-бы беззвучный окрик. Он оглянулся, то же сделал капитан, стоявший возле компаса. Позади их, от угольно-черных башен крейсера падал на скалы Лисса огромный голубой луч.

— Не там ищешь! — сказал Битт-Бой. — Однако, прибавьте парусов, Эскирос.

Это и то, что ветер усилился, отнесло бригантину, шедшую со скоростью двадцати узлов, миль на пять за короткое время. Скоро повернули за мыс, тоже слегка «на благополучный проскок», пели, теперь не стесняясь, вверху; пение доносилось в каюту. Они пели песню «Джона Манишки».

Битт-Бой передал руль вахтенному матросу и сошел вниз, к капитану. Они со откупорили бутылку. Матросы, выпив

Когда зачем-то вошел юнга, ездивший с запиской к Эстампу, Битт-Бой спросил:

— Мальчик! Он долго шпынял тебя?

— Я не сознался, где вы. Он затопал ногами, закричал, что повесит меня на рее, а я убежал!

Эскирос был весел и оживлен.

— Битт-Бой, — сказал он. — Я думаю о том, как должны быть вы счастливы сами, если чужая удача — сущие пустяки для вас.

Слово бьет иногда на смерть, Битт-Бой медленно побледнел; жалко исказилось его лицо. Тень внутренней судороги прошла по нему. Поставив на стол стакан, он завернул к подбородку фуфайку и расстегнул рубашку.

Эскирос вздрогнул. Выше левого соска, на побелевшей коже, торчала язвенная безобразная опухоль.

— Рак… — сказал он, трезвея.

Битт-Бой кивнул и, отвернувшись, стал приводить бинт и одежду в порядок. Руки его тряслись.

Наверху все еще пели, но уже в последний раз, ту же песню. Порыв ветра разбросал слова последней части ее. Внизу услышалось только:

«Южный Крест там сияет вдали»:… и, после смутное эхо, в захлопнувшуюся от качки дверь:

«…Да помилует нас!».

Три слова эти лучше и явственнее всех расслышал лоцман «Битт-Бой, приносящий счастье».

Рассказ Отто Рунг

С шведского пер. Н. Кочкарева

Иллюстрации Мишо

Владелец отеля, где я остановился в Луксоре (дивная панорама Нила и гробница фараонов) — швейцарец родом — знакомил меня с Азисом Наиб-эффенди.

— Это, — сказал мне г-н Обермейер, — верховный глава и шейх всех антикварных торговцев здесь, в верхнем Египте. Мало найдётся людей, которые продали бы столько сокровищ, извлечённых из этой исторической почвы, как он. Но ныне он «пресыщен деньгами и аферами, этот богатейший человек во всём Луксоре, благодаря продаже мумий американским туристам и небольшой частной ссудной кассе для феллахов, которых он ссужает деньгами под залог их жатвы, взимая скромные 500 %. У него неисчислимое количество десятин в плодородной Нильской долине, и его светлость, хедив, вскоре пожалует ему титул бея.