Джеймс Кервуд - Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца

Это был портрет девушки, дивно прекрасной в глазах Тома Пелетье, с русыми волосами и глазами, которые вечно говорили ему, как сильно она его любит. И в тысячный раз он повернул портрет и прочел на обратной стороне:

«Мой собственный дорогой мальчик, помни, что я всегда с тобой, всегда думаю о тебе, всегда молюсь за тебя и знаю, дорогой, ты всегда будешь поступать так, точно я рядом с тобой».

— Боже! — простонал Пелетье. — Я не могу умереть! Не могу! Я должен жить, чтобы увидеть ее, чтобы…

Он упал на скамью вконец измученный. Опять в голове его замелькали огни. У него кружилась голова, и он говорил с ней или воображал, что говорит с ней, но это было всего лишь нечленораздельное ворчание Казана, старого одноглазого эскимосского пса, подозрительно поднявшего голову. Казан постоянно слушал бред Пелетье еще раньше, чем Мак–Вей оставил его одного. Скоро он опять засунул морду между передними лапами и задремал.

Долгое время спустя он снова поднял голову. Пелетье затих. Но собака заворчала, подошла к двери, вернулась и стала беспокойно тереться о худую руку человека. Потом она отошла, села, подняла вверх морду и из ее горла вырвался долгий тоскливый вой, протяжный и страшный, каким собаки индейцев оплакивают своих умерших хозяев. Этот звук разбудил Пелетье. Он поднялся и почувствовал, что и на этот раз жар и бред покинули его голову.

— Казан, Казан, — позвал он. — Еще не настало время!

Казан подошел к окну, посмотрел на запад и стоял, опершись передними лапами на раму. Пелетье вздрогнул.

— Опять волки, — проговорил он. — Или, может быть, лисица?

Он тоже усвоил себе привычку говорить с самим собой, привычку, распространенную среди людей, живущих на Дальнем Севере, где собственный голос является часто единственным звуком, нарушающим убийственное однообразие. С этими словами он перебрался к окну и выглянул вместе с собакой.

На запад тянулась безжизненная равнина, безграничная и пустая, без малейшего холма или кустика, и небо, нависшее над ней. Пейзаж всегда напоминал Пелетье ужасную картину Доре «Ад», которую он видел когда–то. Низкое твердое небо, точно из багрового и синего гранита, вечно угрожающее обрушиться вниз ужасающей лавиной. И между этим небом и землей был тот жалкий сдавленный мир, который Мак–Вей назвал как–то сумасшедшим домом вселенной.

Единственный мутный глаз Казана и затуманенные горячечными видениями глаза Пелетье не могли видеть далеко, но наконец человек различил предмет, медленно движущийся в направлении к его хижине. Сначала он подумал, что это лисица, а потом волк, наконец, когда предмет приблизился, он показался ему заблудившимся северным оленем. Казан ворчал. Волосы на его спине угрожающе топорщились. Пелетье все внимательнее всматривался, прижимаясь лицом к холодному стеклу окна, и вдруг он издал громкое возбужденное восклицание.

Это человек пробирался к нему! Он согнулся почти вдвое и подвигался вперед зигзагами. Пелетье с трудом добрался до двери, отодвинул засов и приоткрыл ее. Охваченный слабостью, он снова упал на конец скамьи.

Казалось прошла вечность, прежде чем он услышал шаги. Медленные, спотыкающиеся. Минуту спустя в дверях показалось лицо. Это было ужасное лицо, заросшее бородой, с остановившимися безумными глазами — но это было лицо белого человека. Пелетье ожидал эскимоса, и он с внезапным приливом силы вскочил на ноги, когда вошел незнакомец.

— Есть! Дайте мне что–нибудь поесть! Ради всего святого!

Незнакомец упал на пороге сеней и смотрел на него с ненасытной звериной жадностью. По первому побуждению Пелетье дал ему виски, и тот стал пить большими глотками. Потом он поднялся на ноги, а Пелетье упал на стул у стола.

— Я болен, — сказал он. — Сержант Мак–Вей ушел в Черчилл, а мне, кажется, приходит конец. Позаботьтесь сами о себе. Вот еда… овсяная лепешка…

Виски оживили вновь пришедшего. Он смотрел на Пелетье, оскалив свои желтые обломанные зубы, сверкавшие среди всклокоченной бороды и усов. Его взгляд прояснил мозги Пелетье. По какому–то побуждению, непонятному для него самого, рука его схватилась за то место, где у него обычно висела кобура. Тут он вспомнил, что казенный револьвер у него под подушкой.

— Лихорадка, — сказал незнакомец.

Приглядевшись к нему, Пелетье решил, что это матрос.

Он снял толстую куртку и швырнул ее на стол. Потом, следуя указаниям Пелетье, он разыскал пищу и через десять минут жадно ел. Только после того, как он сел за стол напротив, Пелетье заговорил с ним: