Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №6

Заныли моторы, потом чихнули и заработали.

Счастливый Иваницкий махал нам обеими руками.

Черевичный посмотрел на него, не ответил и дал газ.

Машина тронулась плавно.

Но вот она набрала скорость и запрыгала на поперечных сугробах, точно телега на разбитой вдрызг проселочной дороге.

Я не могу забыть взгляда Черепичного, полного глубокой муки и сострадания, обращенного на Горбачева, и глаза второго пилота, беспокойные и в то же время замершие в ожидании неминуемой катастрофы.

Вдруг машина словно выскочила с проселка на асфальт.

Взлетели!

Все облегченно вздохнули.

— Оторвались, — послышался в наушниках голос Горбачева. Теперь он сидел, откинувшись в кресле. У него был гордый вид.

— Рано радуетесь, — раздалось в телефонах, — впереди — посадка.

Это сказал Герман Патарушин.

Мы будто не расслышали его реплику.

Да и что было ответить? Он прав: впереди посадка. И кто знает, какой аэродром сейчас на СП? Может быть, его перемело хуже, чем на базе… Может быть, лыжа нашего самолета наскочит на небрежно сколотый торос… Может быть, Иван Иванович неловко посадит машину…

Мало ли, что может быть!

Самолет опять запрыгал, словно на ухабах: мы пробивали облака.

Черевичный до отказа взял на себя штурвал. Машина, задрав нос, быстро набирала высоту. Скоро мы снова вышли на ровную воздушную дорогу.

Обычно молчаливым Германом Патарушиным овладела вдруг словоохотливость. Он стал припоминать все известные ему случаи, когда экипажи, как мы, соглашались везти в одной машине взрывчатку и детонаторы. Я не знаю, где он узнал подробности полетов, сплошь оканчивавшихся катастрофами. Во всяком случае, не от членов экипажей тех самолетов, которые взрывались при взлете, в полете, споткнувшись о воздушную яму, или при посадке. Очевидно, привыкнув обращаться с эфиром, как с родной стихией, радист связывался одному ему известным способом с душами тех, кто столь опрометчиво нарушал инструкции.

Однако следует заметить, Герман показал себя отличным рассказчиком. Он, как говорят критики, так живо и образно передавал описания катастроф, что мы забыли о том, что сами находимся, может быть, в трех минутах от подобной участи.

— Ты любишь Козьму Пруткова? — спросил Германа командир, когда нас что-то очень здорово тряхнуло.

— Не очень, — ответил Герман.

— У Пруткова есть отличный афоризм про фонтан, которому тоже надо отдохнуть.

— Ночи воспоминаний, особенно полярные, хороши при расставании, — меланхолично заметил Горбачев и добавил: — А вообще «уж полночь близится», и тебе пора держать тюк.

Герман пожал плечами и принял в свои руки огромный сверток из спальных мешков, который загораживал всю кабину и мешал нам страшно.

Радист стал рассеянно смотреть в иллюминатор.

Там было черное небо и яркие, очень крупные звезды. Сияла луна. Казалось, она где-то под нами. Но рассеянный свет, наполнявший воздух, шел не от луны и звезд, а от вечных снегов океана.

— Подлетаем, — сказал я после двухчасового молчания.

— Кому это дать? — спросил Герман, показав глазами на тюк. — Мне надо связаться с СП.

— Мохову, — сказал командир.

Скоро мы увидели костры на аэродроме, красные сигнальные огни на радиомачте и золотые в окнах.

Огонь костров метался из стороны в сторону.

Из радиограммы мы знали, что на СП пуржит, но теперь ветер нам показался особенно сильным.

Черевичный развернул самолет и стал заходить на посадку. Иван Иванович вел машину очень осторожно. Он сделал лишний круг, чтобы как следует осмотреть и без того хорошо знакомый аэродром.

Наконец, нацелившись, Черевичный сбросил газ.

Стало слышно, как зашепелявили пропеллеры.

Вспыхнули бортовые прожекторы, спрятанные в крыльях.

Ослепительно засверкали похожие на клыки торосы.

Промелькнули.

Белые эллипсы света бортовых прожекторов заскользили по полю. Они все ближе и ближе подвигались к крыльям.

Мы вот-вот опустимся на льдину.

Но как?..

Черевичный чуть прибавил газ. Моторы потянули. И в это мгновение мы едва уловимым толчком коснулись льдины. Ювелирная посадка!

Подпрыгивая, машина пробежала еще немного. Стала.

— Все! — сказал Черевичный и стянул с головы шлем.

Герман побежал в хвост, открыл дверь, выбросил стремянку.

Медленно, стараясь помочь друг другу и только мешая, мы понесли тюк к выходу.

На льду, у стремянки, стоял Вася-повар в белом колпаке. Притопывая, поеживаясь от холода, он протягивал руки к тюку: