Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1927 № 05

Керим с поразительной быстротой, легко и бесшумно бежит через полянку. Наклонившись, обшаривает кусты взглядом — и снова скользит вперед. Я с ним… Вот Керим опять вскинул берданку и целится… немного нагибается… ведет вправо стволом… стреляет…

Я держу ружье на прицеле, ищу зверя глазами, но ничего не вижу. Керим бежит вперед еще быстрее, но уже без предосторожностей и, остановившись на полянке, взволнованно осматривает землю, раздвигая берданкой пустые травы. Показывает молча на след козла. Но зверя нет… Следы скачками уходят дальше…

Керим тщательно рассматривает землю, траву — крови тоже нет. Я закуриваю. Керим качает головой, на минуту горькая озабоченность тенью мелькает по его лицу, — но круглые глаза весело блестят. Он быстро яснеет и, широко осклабясь, начинает смеяться над собой:

— Керим джигит, козел джигит! Керим пешкеш козел иок, козел пешкеш Керим да иок! Улан якши Керим, козел чох якши улан! Ай-бай! [5] Керим — ловкач, козел — ловкач! Керим подарка не дал козлу, от козла нет подарка Кериму! Молодец Керим, козел больше молодец! )

Раза два бодрым встряхиванием головы лезгин на ходу отгоняет от себя легкое огорченье от промаха.

Лес начинает редеть. В просветах ясно обозначились окрестности. Впереди лежат уже совсем голые горные пласты. Растительности на них никакой не видать, а только внизу пятнами зеленеют пастбища и отдельные деревья. Местность становится суровей, строже. Но горы так живописно и широко смотрят в небо, что ничего, кроме радостного ощущения величавой новизны, от их вида не испытываешь.

Сумерки утра исчезли даже в лесу. Землю жадно охватил жаркий, широкий, солнечный день. От быстрой ходьбы начинает мучить жажда. Керим несколько раз вытирает пот с лица и тоже, повидимому, хочет пить. Мы выходим к горному ручью, едва заметно бегущему среди трав. Было начало августа, и я, бродя все лето по Алазанской долине, томившейся от невыносимой жары, был приятно поражен буйным ростом трав вокруг ручья. Покойно и весело цвели повсюду цветы — синие, голубые, желтые. Летали бабочки — большие бантовидные махаоны самой различной окраски. Желтые крапивницы беззаботно облепили наши шапки, брошенные в траву, с наивной доверчивостью садились на наши спины и головы. Прыгала светло-коричневая крошечная птичка-крапивник. Темно-серый конек посвистывал рядом. По деревьям суетливо ползали и тонко чивикали сизые поползни и невидимая пищуха. И вдруг, покрывая эти звуки, с горы донесся свист — протяжный, жалобно-нежный, ясно не птичий.

— Ай, шорт! — прошептал Керим, схватил порывисто берданку и стал вглядываться вперед.

— Кто это? Соя? — спросил я, заинтересованный волнением лезгина.

— Нет!..

Керим сделал рукой рожки над головой, выпятил картинно губы и смешно выпучил глаза.

Я понял его выразительную мимику: впереди нас ходит стадо животных, — серн или туров — я не мог догадаться, не зная их свиста. Козлы, — я это знал, — стадами ходят очень редко и не свистят.

Мы стали тихо взбираться вверх, немного правее того места, откуда доносился свист. Впереди скоро обозначилась лощина, закрытая небольшим возвышением и деревьями. Мы долго стояли перед ней, слушая и приглядываясь. Наконец, совсем близко раздалось то же нежное, грустное посвистывание. Керим опустился на землю и ящерицей двинулся вперед. Я пополз за ним, и тут же зашумел, сломив ногой сухую ветку. Охотник тревожно и озабоченно махнул на меня рукой, давая знак остаться на месте.

Я лежал недвижно в траве, около большого дерева, и следил за Керимом. Он, эластично изгибаясь, бесшумно полз вперед. На увале, спадавшем в овраг, залег за камень. Подняв осторожно голову, вглядывался вперед. Затем опять приникал к земле. Я горел нетерпением последовать за ним. Мне казалось, что он или забыл обо мне, или не доверял мне. Я уже решился двинуться вперед. Но Керим оглядывался на меня, точно проверяя мое послушание, — и опять осторожно смотрел вперед. Послушный его взгляду, я замирал на месте и, чтобы заполнить томительные минуты, с веселым волненьем воображал себя дикарем, а Керима вождем индейцев из романов Фенимора Купера.

Камни, покрытые мхом, дерево надо мной, разбитое молнией, одинокий дятел, уходящая к небу гора, завораживающая глушь, — все это создавало особое ощущение свободы и щемящего наслаждения, не испытанного мною ни разу в жизни.

Наконец, Керим махнул мне рукой— и я пополз, подражая во всем его манере. Только рядом с ним я передохнул и выправил перед собою ружье. Керим успокоительно кивнул головой и снова приподнялся. Я сделал то же самое. И сразу же увидал — в ста метрах от нас, на другом склоне оврага — серн. Тонконогие, упруго-стройные — они мелькали меж кустов, порывисто перебегая с места на место и пощипывая редкую траву. На прогалинах серны не задерживались. И когда светло-желтый козленок приостановился на полянке, то впереди его раздался свист, полный жалобного упрека и настойчивого зова.