Н Жарков - Незримый фронт

В Дзержинском меня больше всего поразили его глаза — светлые, веселые, доброжелательные. Еще при первой встрече он сразу же расположил нас к себе. Говорил мало, только по делу, а обаятельный образ его остался в наших сердцах на долгие годы.

1921 год. Голодный, тяжелый год. По железным дорогам и водным путям хлынула в Сибирь и Казахстан масса людей. По трактам и проселкам брели они в поисках куска хлеба. Истощенные, больные, с потухшим взором. Среди них — дети. Страшно было смотреть на них. Сердце обливалось кровью…

В Акмолинской губернии, где я работал в те годы в ЧК, хлеба было много, но взять его не всегда удавалось. Только что отшумело вооруженное восстание кулачества. Белогвардейцы разгромили партийные и комсомольские организации в Петропавловском и Кокчетавском уездах. В одном только Петропавловске в братскую могилу легли сто десять коммунистов. При защите города погибли и многие чекисты. В уездах бродили отдельные вооруженные бандитские группы. Они запугивали крестьян и не давали вывозить хлеб из глубинных сел и деревень.

В Акмолинске была выявлена крупная повстанческая организация, которой руководили эсер Благовещенский и офицер царской армии Ванин. Оба бежали из Уфы после разгрома колчаковцев.

В организацию, называвшуюся «Штаб действия и исполнения», Благовещенский и Ванин вовлекли не только антисоветски настроенных горожан, но создали многочисленные подпольные группы из кулаков в селах, установили связи с соседними уездами и Омском. Кулацкие группы усиленно изыскивали и приобретали оружие, боеприпасы, поддерживали тесные связи с бандами, снабжали их всем необходимым, требуя взамен только одного: истреблять коммунистов и не давать вывозить хлеб.

К тому времени я был уже не новичок на чекистской работе. Впервые сотрудником Омской комендатуры ЧК я стал еще в конце декабря 1917 года. Рекомендовал меня на эту работу полковой комитет 37-го Сибирского стрелкового полка.

При комендатуре, кроме двадцати оперативных работников, имелись кавалерийский отряд в пятьдесят человек и образцовая рота в двести пятьдесят бойцов. С утра до вечера оперативные работники были на ногах, выполняя задания председателя Омского Совета и окружного Военно-Революционного комитета Косарева, председателя Омского комитета большевиков Лобкова и коменданта Шебалдина.

Больше всего нас тревожили эсеры и белогвардейцы-офицеры. Они организовывали митинги, выступали с клеветой на большевиков и с призывами не признавать Советскую власть, устраивали саботаж в учреждениях, банках, почтово-телеграфных конторах.

Всех их надо было приводить к порядку, а самых вредных и непримиримых арестовывать. Участвовали мы и в национализации банков, сборе контрибуции, в конфискации товаров у торгашей. Эта работа была важной, нужной. Но облегчалась она тем, что почти все антисоветские проявления носили тогда открытый характер.

Совсем иное дело было в 1921—1922 годах. Враги стали действовать скрытно, в глубоком подполье, пытались наносить удары в спину. Такой была и акмолинская повстанческая организация. Для ее ликвидации надо было сначала вскрыть подполье. Это было под силу только Чрезвычайной комиссии. У нас была квалифицированная разведка, и мы знали все о делах заговорщиков.

И вот в это сложное время меня вызвали в губотдел и засадили за изучение приказов о борьбе с беспризорностью. Дали прочесть очень важное письмо-призыв к чекистам Феликса Эдмундовича Дзержинского. В нем говорилось о тяжелом положении детей, лишившихся родителей в результате империалистической, гражданской войн и бедствий, связанных с ними, и о необходимости принять все меры для улучшения жизни детей и спасения их от голода. Письмо заканчивалось словами: «Забота о детях — лучшее средство истребления контрреволюции».

Уже при первом взгляде на письмо и подпись Дзержинского от моей досады, что зря оторвали от дела, ничего не осталось. А когда прочел последние слова, в голове начали складываться практические планы. Феликс Эдмундович по-новому заставил отнестись к борьбе с детской бедой и взяться за дело сейчас же, немедленно.