Геннадий Дмитриев - Притча о выборе

Иван Степанович достал стакан, налил сначала себе, потом Юрасику, а после уже Саньку, затем вытащил из кармана найденный окурок, и закурил. Он видел, как напротив магазина остановился военный «УАЗик», из которого вышли два офицера-авиатора: подполковник и майор — они вошли в магазин, через несколько минут вышли, сели в «УАЗик» и уехали. Иван Степанович узнал их, с этими ребятами когда-то он летал на «Ан-26», — это был его штурман и помощник командира, второй пилот. «Хорошо, что они меня не видели, — подумал он, — да если бы и увидели, всё равно бы не узнали. Вот до чего докатился!». Он курил и молчал.

— Ну, что молчишь, Степаныч? — спросил Юрасик.

— А что говорить? Ты и так всё знаешь. Жизнь хреновая!

— А чё хреновая? — отозвался Санёк. — Вот выпили, и хорошо, а чё ещё человеку надо?

— Человеку, Санёк, много чего надо, если он, конечно, человек, а не то, что мы с тобой.

— А чё мы? Мы не люди, что ли?

— Люди, не люди. Вот ты, молодой здоровый пацан, почему работать не идёшь? Хоть бы грузчиком на базар пошёл или дворником. Вон, дворников не хватает, дядя Костя один на три двора метлой машет.

— Ха! Сдурел, что ли, подполковник? Чтобы я, свободный человек, стал горбатить на всяких там крутых сволочей? Да, мне свобода дороже, чем гроши от этих эксплуататоров!

— Работа, она дураков любит, — многозначительно произнес Юрасик, — а нормальному человеку завсегда выпить хочется. Мне, вот, начальник говорит, мол, опять на работу пьяным пришел. Во-первых, не пьяным, а выпимши, а во-вторых, я свою работу знаю, что трезвым, что выпившим, всё одно сделаю.

— Ну, понеслась! — сказал Санёк. — Работу он знает! Кто Петровне кран чинил? И за кем она с веником по двору гонялась?

— Всякое бывает. Кто не без греха? Но работу свою я знаю, вон, недавно, меня писатель Осинский приглашал канализацию чинить. Это ж понимать надо! Творческая интеллигенция, кого попадя не позовут, уважают, значить, меня, и работу мою ценят.

— Не люблю я эту творческую интеллигенцию, — ответил Иван Степанович, — писатели там всякие, поэты, артисты, чёрти что о себе понимают, а на деле…

— А чё они тебе, Степаныч? — отозвался Санёк. — Пишут себе, и пусть пишут, нам по фиг.

— От этой творческой интеллигенции, Санёк, все беды и происходят, из-за них и Союз развалился. Всем они недовольны, свободу им подавай! Ладно бы, сами до чего, своим умишком, додумались, ат нет! Ночью под одеялом «Голос Америки» слушают, а после пишут песенки разные, диссидентские, рассказики да романы, как плохо советскому народу живется, товарища Сталина навозным жуком представляют. Что, свободы им не хватало? Вот теперь она, свобода их, жри — не хочу! Только мне такая свобода на хрен не нужна!

— Ну, тебе не нужна, а другим, так в самый раз, — сказал Юрасик, — вон, сколько богатых людей нынче, машин во дворе — плюнуть не где! Живут же люди! Вот у кого свобода!

— А ты тем людям не завидуй, Юрасик. Какая свобода? Воровать? Не люди стали, а звери, хуже волков, в горло друг другу вцепиться готовы. Что такой свободы эти писатели да поэты хотели? Не свобода это, а беспредел!

— Нормальная свобода, Степаныч! — возразил Санёк. — Никто меня заставить делать, что не хочу, не может, права такого теперь никто не имеет. Права человека уважать надо.

— Какие твои права? По помойкам лазать, да по подвалам ночевать? Это твои права? Да, раньше тебя за твои права посадили б за тунеядство, и правильно бы сделали!

— Ты, Степаныч, лучше скажи, как ты среди нас оказался, — спросил Санёк, — человек заслуженный, и награды имеешь, а бомжуешь?

— Все это Санёк от слабости моей. Когда в Афгане меня подбили, и я самолет с горящим мотором посадил, думал — все могу, думал — сильный я, а вот этот стакан сильнее меня оказался. Хотел по совести жить, по справедливости, да сил не хватило.

— Это где же ты сейчас справедливость видел? — отозвался Юрасик. — Надо было не по совести жить, а воровать, как все, глядишь, и на Канарах жил бы, а так в подвале мерзнешь.

— Нет, Юрасик, по совести жить надо. А у меня сил не хватило. Обида меня взяла за несправедливость, от обиды и пить начал. А обида, она от слабости бывает. Сильный человек не обижается, и других не обижает, сильный, он по совести живет.

— Во даешь, Степаныч! — хихикнул Санёк. — Сильные, говоришь, по совести живут, а воруют, значит, слабые?

— Именно так, от слабости своей человек и ворует.

— Ха! И те качки, что на базаре рэкетом промышляют, тоже слабые, по-твоему?

— Слабые, Санёк, слабые. Это руки и ноги у них накачанные, а душонка, хилая, тощая, слабенькая. И не может эта душонка против жадности да алчности устоять.