Дмитрий Смирнов - Особое задание

К нам обратился паренек — чистильщик сапог с поэтическим именем Вагиф, работавший на Офицерской, неподалеку от театра. Он услышал от соседа, что нас интересуют жулики из санкомиссии. Одного из них он знал. Тот всегда выходил из магазина в белом халате и подставлял Вагифу свои ботинки из желтого шевро. «Через раз обманывал, не платил». Но какое отношение он имел к санкомиссии? Вагиф сверкнул белозубой улыбкой:

— Прошу: «Плати!» А тот: «Получишь у санитарной комиссии».

Посмеявшись над Вагифом, мы на всякий случай попросили его показать магазин. Человека, описанного чистильщиком, в магазине не оказалось, но зато щеголя в шевровых туфлях и с удлиненным плоским лицом вспомнили: работал за углом в… парикмахерской. А ведь в налете на Канонерской участвовал парикмахер! «Они ищут, наверное, Севку, — сказал один мастер другому. — Бабы к нему красивые заявлялись. Гульнуть любил. Только он с год как исчез. Тут все одна приходит — плачется за ним. Из двенадцатой квартиры».

Не веря еще неожиданной удаче, мы разыскали Севкину знакомую. Наш товарищ, представившийся его дальним родственником, сказал, что приехал из провинции, но не застал Севу на работе. Девушка весьма немного знала о своем сбежавшем возлюбленном: он ей приглянулся с первой встречи, а второй уже не было. Знает ли она кого-нибудь из его друзей? Одного — Гришей звали. Рослый такой, насупленный. Сева сказал, что он из санитарной комиссии, приходил обследовать «бывших» из нижней квартиры. Звали ее гулять на Охту, но мамаша не отпустила.

Из «бывших» в нижней квартире оставался только бывший действительный статский советник, переквалифицировавшийся ныне в банковского счетовода. Он упорно отрицал, что «принимал как гостей налетчиков» Санкомиссия? Да, это было как раз 9 апреля, он хорошо запомнил дату, потому что именно в этот день его отдел ревизовали. Приходила какая-то комиссия, хотела вселить в одну из комнат жильцов. Когда советнику показали запись Никитина: «9/IV. Ходил с 11, на Офицерскую. Дело было», он побагровел и залепетал что-то невнятное. Убедившись, что нас не интересует, какой суммой он откупился или обещал откупиться от налетчиков, советник сдался. Приходили двое: тот, что в торчавшем из-под пальто белом халате, с виду приветливый, черноволосый, второй — светлее, но с густыми бровями, широкоплечий, крепкий, выражение остроносого лица жестокое, голос глухой, говорит с налетом театральности: «По поручению народовластия, ваше превосходительство, гоните капитал, и никаких поблажек эксплуататорскому классу!»

Именно второй нас и интересовал. Итак, кое-чем мы уже располагали: внешние приметы, примитивная тактика налета, гульба на Охте.

Охта… Связались с товарищем, наблюдавшим за Елизаветой Федоровной, — ничего нового: гуляет с ребенком, весела, улыбается.

Пришлось снова вернуться к записям. Вчетвером налетчики отправились грабить сапожную мастерскую по Почтамтской улице, набили уже обувь в мешки, но тут кто-то поднял тревогу — вынуждены были уносить ноги от погони. Уже знакомый по дневнику Жорж притаился в подъезде, где жил Н. Завидев подбежавшего к парадной двери милиционера, выстрелил в него и скрылся.

Не сразу удалось найти милиционера, участвовавшего в погоне. Наконец выяснилось, что он, раненный в голову, около полугода пролежал в больнице и теперь долечивается у родных под Воронежем. На наш запрос он ответил путано (писал не сам — диктовал племяннику): грабителей лично не видел, догонял по указаниям прохожих, выстрелили в него неожиданно из какого-то подъезда, где-то в районе Садовой. Странно! Мастерская на Почтамтской, его подобрали на Екатерингофском (ныне проспект Римского-Корсакова), а он называет Садовую…

Мастерская сохранилась. Удалось выяснить, что тревогу поднял молоденький подмастерье, живший в этом же дворе: теперь он работает на Морской. Нашли его без труда. Налетчиков он в сумерках не разглядел, но готов поручиться, что одного из них встречал. Узнал по фигуре, крепко сколоченной, массивной, и по голосу: когда тот убегал, глухо крикнул напарникам, чтобы мешки побросали. Так вот, три месяца назад заявился этот человек к ним в мастерскую на Морской: сапожки своей даме заказывал.

Нам повезло: приметы Никитина совпадали. Подмастерье не запомнил в лицо спутницу Никитина, только знал, что у нее тридцать пятый размер обуви и высокий подъем ноги. Впрочем, сапожник вспомнил еще одну деталь: когда он помогал женщине натягивать сапожки, она положила свою сумку на его табурет. Вот сумку он запомнил — «богатая, перламутром выложенная».