Марат Байзаков: Байки из F@cebook

Вот я думаю сейчас, если однажды (чисто гипотетически!) мы с другом, померев, попадём один в рай, другой в ад, то уверен, что первый немедля попросит б-га пустить его в ад, к другу.

Ох, и зажарим же мы с Другом там чертей в ихних же котлах!

Видел недавно объявление, человек отчаянно искал место, где готовят суп из змеи. Вспомнил покойного Отца. Тот же недуг. Врачи на этой стадии болезни обычно прописывают змеиный суп. Прописать сразу «смерть» им не велит Гиппократ вот они за змею, как за соломинку, и хватаются. А ты пока об этом не знаешь, и бежишь себе счастливый, в поисках рептилии-панацеи.

Но пост этот не о грустном, а о том, как перебороть свой страх. Я, например, панически боюсь акул, змей и… «Дом-2». С акулами вроде как всё в порядке, в городе их редко встретишь, что не скажешь о «Дом-2». Это особая форма фобии. Щёлкая пультом телевизора, стараюсь перепрыгнуть этот прокажённый канал. Свят, свят, свят!

И вот теперь – «суп из змеи». Да что там змея, пропиши врач борщ из мамонта, я бы за мамонтом в мезозой бы вломился. Не без помощи храбрых людей, словил я в горах подколодную и в баклажку её. Длиной змейка оказалась аккурат… в три литра. Линейку не прикладывал, а объём был на таре указан.

Фобия фобией, а животных я малость уважаю. Именно из глубокого уважения к фауне я и не стал плотно прикрывать крышку тары. Пусть, мол, змеюка дышит, ехать ведь не близко. К тому же повар велел пленника, как вражеского языка, доставить живым. В общем, два часа дружно ехали мы с ним под классическую музыку: я за рулём, он под ногами. Пока я мирно крутил баранку, ни о чём не догадываясь, он, несколько раз переползая меж педалей и ног, исследовал салон моей машины. Видимо машина, как и творчество Вивальди, пришлась по душе моему спутнику, потому как кусать он меня не стал, а залёг под сиденье водителя, свернулся клубком, да и заснул умиротворённо. Проснулся он уже в кастрюле. Но я его всё равно уважаю. Как представлю его в машине под ногами, так сразу и «уважаю», ненормативно.

Вот так, сам того не желая, я почти излечился от герпетофобии.

Узнав про инцидент, Отец рассказал другой метод борьбы со страхом:

«К 2012 году, кстати, ровно в день твоего рождения, Майи обещают конец света. Столько я уже вряд ли проживу, а ты смотри, не проспи апокалипсис. Достань из полки „Заратустру“. Возьми моё кресло-качалку, правда, скрипит оно ужасно, ну да б-г с ним. Выйди во двор. Налей себе шампанского. Будет сын, посади его к себе на колени… и читай. И пусть весь мир рушится, а ты не боись.»

Вот уже третий год как мы пережили конец света. В холодильнике мёрзнет «Krug». Ницше без надобности пылится на полке. Кресло давно уже не качается. И сын растёт, с отцовскими глазами.

Много-много лет назад в этот самый день в одной из советских семей родился мальчик. Мальчик оказался шустрым, хулиганистым. Малолеткой сколотил себе шайку дворовую. Вывел для неё, подобно Робину Гуду, свою меру справедливости, кодекс чести и прочие ребяческие принципы. В подворотнях точились ножички, с улиц собирались бычки и докуривались, нещадно гнали спирт. Вопросы на тёмных улицах решались по понятиям: где можно – головой, а где нет – кулаками да финками. Время было такое, послевоенное: долгожданно победное, но изнурительно голодное. А, впрочем, в те укромные времена в каждом дворе росла своя шпана. Несчастному тому поколению не достались ни фашисты с фрицами, ни Берлин с Рейхстагом, ни Победы кусочек, и даже по пуле им не досталось. Лишь разруха, голод, и дымящая земля, усеянная гильзами. А из живых же немцев видел мальчик лишь тех, что шагали, понурив голову, и скинувших к верху руки.

Стихали сирены воздушной тревоги, звуки оглушающей канонады, и грозные сводки Левитана. А в тёмной кухне, скупо освещенной керосинкой, висел портрет: смуглый дядька в белой маршальской форме и с пышными будёновскими усами. Каждый раз, хлебая скудную пищу, мальчик осторожно следил за портретом. Тот, в свою очередь, как бездна, пристально вглядывался в него. С годами этот маршал из портрета, казалось мальчику, становился полноправным членом семьи, причём не просто членом, а её главой, коли восседал он выше и почётней самого батьки.

А батька, к слову сказать, был нравом крут. Ремнём мог запросто огреть, за взгляд грубый, да и за слово непутное. Фронтовик, стрелок Ворошиловский, те церемониться не станут. Он и твердил, что отцу надобно привить сынку всего-то три вещи, не более: привычку принимать решение, ну и нести за него ответственность. А третье, уверял старик, и самое важное, это привить отпрыску любовь к книгам. Вот старик и прививал. Правда, в большей степени, ремнём, но бывало и заветами.