Участок дороги, на котором Жора работал, проходил по сопке. Люди вгрызались в породу, прокладывая страшный крутой перевал. Из вгрызальных инструментов были только кирка, лопата и средство перемещения породы – тачка. Тачка была деревянной, наспех сооружённой из сырого листвяка, поэтому была практически неподъёмной для истощённых людей, ну, а если её наполнить горной породой, то она становилась непосильной даже для человека неизмученного и пышущего здоровьем.
Жора-то не больно упирался для выполнения нормы и всячески косил от работы. Нет, он, конечно, работал, то есть для отрядного старательно делал вид, что работает, но и то, что Жорка делал, его выматывало, вытягивало из него жизненные силы, в голове крутилось одно: «Отдохнуть, надо отдохнуть, а то сдохну».
Время от времени кто-то из заключённых падал вместе с тачкой с хлипких сходней далеко вниз в распадок, их даже никто не пытался поднять обратно наверх – не было смысла: полёт по крутому каменистому склону, сплошь усыпанному свежей породой с острыми, как лезвие, краями, – это падение без шансов на жизнь. Некоторые завидовали этим бедолагам, мол, отмучились, счастливчики. А иногда происходили обвалы: это когда плохо срубленная порода кое-где нависала, как козырьки, и когда её пытались срубить, она вдруг обрушивалась каменной рекой на всё, что оказывалось в поле её досягаемости, и, сметая, крушила всё – деревья, сходни, человеческие тела, ломая головы, кости, – и превращалась в каменную кровавую могилу.
Адэского охватывала истерика, страх… Страх даже не животный, хуже – демонический, неудержимый, затягивающий, заставляющий сделать всё что угодно – убить, предать, продать, пойти по головам людским, – лишь бы самому выжить. И в такие моменты Жоркин обезумевший взгляд всегда, да, всегда, без исключений, натыкался на отца Павла – из сотен людей, которые были там повсюду, именно на него. Он никак не мог понять, как этот маленький, худой бородатый мужичок, уже почти совсем старик, с необъяснимой лёгкостью катает непосильную тачку, без тени страха идёт к этим жутким козырькам, если нагребает породу, и опять везёт. Где он черпает силы, откуда в этом тщедушном теле столько жизненной тяги, столько душевной отваги? И никогда Жорка не слышал от него ни единого вздоха отчаяния, ни единой жалобы, даже когда вечерами этот поп перевязывал на своих ладонях кровавые мозоли.
Теперь, летом, заключённых не гоняли обратно в лагерь, потому что колымский тракт продвигался всё дальше и дальше. Зэков сгоняли в удобный для охраны распадок, где люди располагались прямо на земле, хотя им уже было всё равно. Костры жечь не давали, а без костра спастись от мошки и комара невозможно: они густо облепляли открытые участки тел и заснуть просто не было никакой возможности. А те, кого всё-таки смаривал сон, утром, с первыми лучами солнца, либо совсем не просыпались, либо просыпались обезображенными до неузнаваемости от укусов таёжных кровососов. Их мучал непереносимый зуд. Люди чесались, раздирая себя в кровь, занося заразу в раны, и начинали гнить заживо. Охрана же для себя жгла костры, тем самым спасаясь от гнуса и отпугивая таёжных хищников: где-то далеко в тайге, словно на перекличке, то тут, то там выли волки.
Жорка, забравшись под куст стланика, лежал на спине без единой мысли в голове, неподвижный взгляд ловил только одну точку – яркую полярную звезду.
– Слышь, Адэса! – Чалый подсел к Жоре. – Дело есть фартовое.
Жорка перевёл тупой взгляд на Чалого и прогудел привычное:
– Ну.
– Я тут по случаю продыбал: с ближнего прииска на днях рыжевьё повезут.
– Ну, – опять прогудел Жора.
– Чё ну-то?! Через нас повезут, с прииска проколовшихся к нам тянут, ну и рыжевьёв прихватят. Охрана хлипкая. По-всякому, на ночь здесь осядут. Подогреться можно так, что на весь срок хватит и курок останется. От работы откупимся, харчем разживёмся, бабёнок потискаем!
– Ну а от меня чё надо? – Жорка слегка оживился.
– Чё надо, чё надо! Я чё говорю-то: жиган ты фартовый, бывалый, если ввариваешься в нашу кодлу – будет и тебе доля.
Они ещё долго шептались, потом ударили по рукам, и Чалый тихо ушёл, как и пришёл.
– Дед, что значит «кодла»? – я, молчавший всё время, подал голос.
– Что? А, ну да, – дед глянул на меня удивлённо, как будто бы забыв, что я здесь и он рассказывает эту историю мне.
– Это, Сёмка, значит банда!
– М-м-м! – промычал я. – Давай дальше.
– Ну и вот.
Только ушёл Чалый, Жорка услышал шёпот по другую сторону стланикового куста.
Читать дальше