Наталья Колосова - Варварин крест

– Гляделки не обломай, борода! Ну чё, глухой, жмурки захлопни, – Жорка нервничал.

– Ну так, мил человек, Господь мне эти гляделки-жмурки на то и приделал, чтоб я тебя не проморгал.

– Чё, я не понял, чё за шухер вокруг Жоры? Ты уверен, борода, что именно меня не должен проморгать? Сдаётся мне, что для тебя спокойней меня совсем не видеть.

– Так шухер, Жора, вокруг тебя уже давно, и надо этот шухер снять, пока для тебя не поздно.

Адэский не понимал, о чём речь, но внутренняя спиралька закрутилась, сжимаясь, готовясь в любую секунду развернуться инстинктом самосохранения.

– Глянь-ка, как Кадило зацепил его, во даёт! – Жорка услышал это за своей спиной.

– Да ты не дрейфь, он безобидный – поп же! – Жора ещё раз глянул на бородатую окладность и развернулся к говорившему. – Ты лучше за себя скажи: кто, что и за что. С Кадилом потом трещать будешь.

Жоркина спиралька стала тихо раскручиваться в состояние покоя. И он выложил про себя – кто, что и за что. Повествование Адэского было недолгим, но выпуклым и объёмным. Он был принят блатным миром этого странного стана, в котором смешалось всё: жестокость и жалость, зло и добро, и почти уже забытое Жоркой такое понятие и состояние, как чистота души. Души, живущей другим миром, не тем, в котором варился Жорка, как в адском котле, – миром, в котором всегда рядом тот Незримый – второй, третий, десятый – не важно, но Он всегда с тобой, готовый в любую минуту прикрыть тебя Собой от любой беды; Он никогда не предаст, всегда слушающий и слышащий тебя. И вот эти два глазных бередила, которые взорвали Жоркину болотную тину, тоже из этого мира душевной чистоты.

Я смотрел на деда уже не моргая, с подозрением, в голове начала шевелиться одна мысль, было желание спросить, но я помнил договор не перебивать.

За простым трёпом ни о чём Жорка давил косяка на обладателя бородатого оклада и двух бередил.

– Слушай, Чалый, этот бородач – кто он? – Адэский задал вопрос, указывая на бородача.

– Этот? Да я ж говорил – поп он.

– Что, настоящий?

– Не, блин, бутафорский! Конечно, настоящий.

– А давно он здесь?

– Да пёс его знает. Когда я сюдой заехал, он уже здесь был.

– Давно заехал-то?

– Так пятый годок!

«Пятый годок…» – повторил Жорка в задумчивости.

– А тебе-то что за интерес за этого попа?

– Да нет у меня никакого интереса!

– А-а-а, а то, может, ты это, того, в Боженьку вдариться решил с горя? – загоготал Чалый.

– Кончай пустой трёп, – отмахнулся Жорка.

– А чё, может, Кадило тебе священную фуфайку подгонит. Глядишь, крылышки у тебя отрастут и свалишь отсюда.

– Чё ж ты себе такую фуфайку не спросишь?

– Кадило говорит, нет моего размерчика, надо, мол, для начала к этому на пузе приползти, – Чалый ткнул пальцем верх и нервно гоготнул. – Кадило, я правильно базарю?

– Как бы за базар твой тебе, Чалый, поплатиться не пришлось, – губы бородача зашевелились в грудном басе, а глаза-бередила превратились в острые копья, наконечники которых были густо окутаны почти ощутимой пеленой жалости к Чалому.

– О, видал, как зыркнул? Как трёшку подарил, – буркнул Чалый, осекая эту тему. Жорка качнул головой и промолчал. – Ладно, Жора, теперь о земном. Порядок у нас такой. Чёрных работяг с нашего барака не трогаем и пайку не урезаем. Они часть нашей рабоче-крестьянской нормы отгорбачивают. А мы даём им взамен сносное существование в нашем коммунистически светлом бараке.

О как! Про нормы всёк, а про пайку чё-та не догребаю. Поясни.

Чё пояснять? Молотящий вол достоин пропитания, – сказал нервно Чалый и покосился на попа.

Эвон как, это где ж ты этого нахватался? – Адэский ехидничал. – Значит, я должен с пустой кишкой жить и без табака? Ради облегчилова житухи этой шушеры?

Ради облегчилова своей житухи, – процедил сквозь зубы Чалый. – А в харче особого напряга нет. Мы же на рыжевье сидим, Жора! – наигранно бодро парировал зэк.

То есть?

А вот и «то есть»: здесь не только долбаный тракт копытят и лес валят, здесь ещё и золотишко моют, да как моют! Вот иногда и нам перепадает. А кум не дурак, рыжиков любит. Так что, Жора, и хавч, и табак, и водовка с бабами есть, на всех хватает – и нам, и молотилам, и кумовьям.

Ух ты! Небось ты, Чалый свои золотые запасы подтырил, поднамыл.

Нас, Жора, на отмыв не пущают: рожей не вышли. Но рыжиков немного есть – так, душу погреть.

В разговор вмешался поп:

– Не этим душу греть надо, Саша, не дурным металлом, а надеждой и верой в Бога.