Стало неудобно лежать, хотелось повыше подоткнуть подушку, но ее не оказалось. Неожиданно меня начал бить страшный озноб, я позвал сестру, вместо нее подошла уборщица. Она набросила на меня сначала одно, потом второе, третье одеяло. В сознании отпечаталась ее непроизвольно обнажившаяся из-под халата рука с пучком следов на венах от наркотиков. «Ой, бедный, как же трясет – то его…» – сказала она и привела сестру. Та сделала укол и я, постепенно оттаяв, снова подался к Богу Морфею. Смутно помню, как меняли капельницу, снимали лишние одеяла, щупали пульс.
Утром сосед по кровати, Леша, заговорщицки стрельнув глазами по сторонам, сообщил мне, что видел, как сестра положила к себе в карман одну из упаковок моего лекарства. Лекарство было остродефицитным, дорогим, его доставали мне с поликлиник украинских атомных станций с величайшим трудом. Но была уже другая смена.
Нет, все-таки не в реанимации, а до нее, в палате, куда с тоскливым колесным поскуливанием втиснулась каталка – брать меня на операционный стол, именно тогда в бешеном ритме, с хаотическими наслоениями, обвально раскатался в мозгах мой жизненный свиток и я решил: выживу – напишу. Напишу про свой не ахти уж какой замечательный жизненный багаж – но выговорюсь, отпоюсь, положу свою травинку в бесконечно наметываемый стог нашего бытия. До Чернобыля, при нем и после него.
Что я и делаю. А к медицине мы еще вернемся.
Родился в 41-м, РСФСР, село Нарышкино Бековского района Пензенской области. Село как село, та же разрушенная церковь, та же пучинистая грязь на дорогах в мокроту и вьюжная пыль по теплу, те же удручающие по количеству ниже скромного избы средней полосы России. Но вот про название района нашего я довольно часто, став взрослым, слышал далеко от дома такую поговорку: «Жизнь Беково – как бы это помягче выразиться – тебя сношают, а тебе некого. Вообще-то мы жили не в селе, а рядом, была такая административно-территориальная единица с неуклюжим названием эпохи индустриализации как «поселок сахзавода» – он и сейчас есть. Жили без отца, я его даже не видел – родился в августе, а он был убит в июле того же года, не сделав ни одного выстрела, разбомбили эшелон с новобранцами, едущими на войну. Слава Богу, успел оформить продаттестат. Двое малолетних детей (брату Геннадию был один год), мама, дедушка и бабушка. Сперва занимали полную трехкомнатную (по сельским меркам) квартиру, но после смерти дедушки в 1945-м нас уплотнили и в большую комнату вселили целую семью из 4-х человек.
Да, так вот сороковые – пятидесятые… Нет никакого открытия в том, что у любого человека моих лет и старше бывшего Союза при упоминании того времени непроизвольно распахивается память того разного прошлого со своими саднящими душу картинками. Я лично помню в нашем поселке огороженный колючей проволокой барак с немецкими военнопленными и пугающим меня рельсом-колоколом, телегу барахольщика с притягивающими нас, пацанов, рыболовными крючками и серебристыми мячиками – мандаринками на резинке, громадные костры цыган в рощице возле школы с их «Лудить, паять, кастрюли-ведра чинить!», игры в металлические пуговицы и в стенку. Потом, чуть позже, ловля синиц сеткой и клеткой, рыбалка, заготавливание сухих сосновых шишек для растопки зимой, собирание коробков от спичек, выигранный в лотерею велосипед (о, это было счастье!), увлечение фотографией – у меня появился «Любитель». В конечные годы средней школы занимался в клубном детском ансамбле песни и пляски с прекрасным названием «Молодой дубок», даже был солистом. Впоследствии меня еще довольно долго, до женитьбы, тянуло на народную сцену в разных ипостасях – запевала, конферансье, чтец стихов, участник местного КВН и, наконец, агитатор-пропагандист атомной энергетики.
Мама первоначально работала в госпитале, затем, когда нужда в его надобности отпала, – в детском доме воспитательницей. Разнервничавшись в течении дня на чужих детей и приходя взвинченной домой, она порой возмещала на нас с Генкой запрещенное рукоприкладство на работе. Для этого на вешалке в первой комнате всегда висела бельевая веревка. Уж не помню, часто ли мы были пороты, но зримо запомнился всегда повторяющийся по одному и тому же сценарию финал – ее слезы.
Защищала нас, как и положено, бабушка, по материнской линии, Галина Станиславовна Панкратьева (в девичестве Пекарская, дочь титулярного советника) с институтом благородных девиц за плечами при живом муже-сахарозаводчике, естественно, никогда не работавшая. Высоко грамотная, начитанная, с каллиграфическим почерком, играющая на пианино, она была полькой по национальности и постоянно подмешивала в свою речь ихнее пшеканье. После смерти мужа в 1945-м году и, значит, крушения более чем тридцатилетнего семейного единения, она постоянно начала работать сначала ученицей (это в пятьдесят-то с лишним лет!), а потом лаборанткой в химлаборатории сахарного завода, где ее Михаил Иванович в свое время был главным инженером. (Ну как же можно было прожить на 23 рубля государственной пенсии). У меня от деда сохранилась его паспортная книжка, выданная 1-го февраля 1910-го года с последней записью от июня 1919 г. и штампом «Паспорт выдан 1932» – весьма интересный документ.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу