Андрей Язовских: Привычка к войне

– Топайте, товарищи сержанты.

– У тебя сигареты есть? – после стандартного знакомства перешел к делу младший сержант Диденко.

– Порожняковые есть, «Дукат».

– О-о-о! Дукат – это шикарно, по сравнению с тем, что старшина выдает. «Приму» плесневелую.

Диденко был неуловимо похож на молодого Никулина. Он курил и блаженствовал, сидя на узловатой чурке со следами долгих попыток расколоть ее.

– Чего у тебя еще есть порожнякового?

– Водки нет, денег рублей 100 осталось.

– Ну, и то вперед. Бумага туалетная есть?

– Есть.

Дед даже подпрыгнул, но все же сел обратно, докуривать.

– Надо заныкать, я знаю куда. А то у тебя один хрен утащат.

Вот кто бы знал. Особых планов на оставшиеся 100 рублей у меня не было, а туалетной бумаги на них можно было приобрести – взводу на месяц подтираться. Мог бы и додуматься, вспомнив уничтоженную библиотеку Омской учебки.

– Что-то тут совсем все плохо у вас.

– Сейчас уже ГОРАЗДО лучше. Когда свет провели и узнали где коньяк брать.

– Почем коньяк?

– Три банки тушняка или сотка денег. Ну, бензик еще берут, но тебе это не светит: ты не механ. Тушняк только говяжий берут. Килькой брезгуют.

– На кой черт им тушняк?

Дед посмотрел на меня, как смотрит отец на затупившего сына.

– Сам как думаешь? Хоббитам 5 5 Ваххабитам. в горах тоже что-то кушать надо!

К ужину мои сто рублей стараниями Деда превратились в бутылку без этикетки, наполненную под горлышко мутноватой коричневой жидкостью. Сели после отбоя. В распитии участвовало пятеро – больше на второй ярус пары сдвинутых армейской кроватей не влезло.

– А что за хрень в ночи бабахала? – старательно изображая невозмутимость, начал я беседу.

– Минометная батарея. Там она, за парком.

Тут я вспомнил, что на завтраке видел группу военных с петлицами артиллеристов. Разговаривали они вяло, но излишне громко. И пошатывались, топчась в очереди.

– А куда стреляют?

– Да кто ж их, дебилов, знает. Типа – летает в ночи хитрый вертолет с тепловизором. Где чего обнаружит – туда и лупят. Только я думаю – в белый свет как в копеечку они шмаляют. Сколько мимо не проходил – минометы всегда в одну сторону, в степь смотрят.

Намереваясь произвести впечатление нормального пацана, откровенно тупых вопросов я старался не задавать, поэтому про минометчиков ничего больше спрашивать не стал.

– Ну а командиры как?

– Ну как? Ротный, майор Гусаков – нормальный мужик.

– Чмо он вялое! – перебил Деда долговязый ефрейтор Ярослав Ерусланов, – Боится он Снегова, а уж в штабе каждую жопу начисто вылизал.

– Капитан Снегов – это зам по боевой части, – уточнил Заяц. То, что зовут его Ваня Зайцев, знала только книга вечерней поверки.

– Снегов – мужик серьезный. Дерется, гад, больно. Ну и пьяный – буйный. Зато со штабными на равных разговаривает. Кроме комбата, ясен пень.

– А с комбатом чего не так?

Собутыльники заворочались – тема явно была больной.

– С комбатом, Андрюха, полный финиш. – Еруслан лежал на краю, спиной к тусклой лампочке. Говорил он спокойно, но в глазах горел недобрый огонек.

– Он на прежней должности начальником зоны был в Забайкалье. И мы для него – те же зеки. Он обыкновение имеет рацию свою об головы срочников разбивать. А потом обломки в рожу тебе бросит и скажет: «Вали к связистам, неси новую!». Во всю голову переконтуженое создание, короче.

– Да уж. Ну а взводный наш?

Парни заулыбались и Дед налил очередную кружку.

– А у нас взводный – золотко. Через неделю с отпуска приедет. Дядя Валя. Страшный лейтенант Шулятьев. Глухой только.

– В смысле – глухой?

– В смысле – слышит совсем слабо. Ему годов уже очень много, а старлей все еще, потому что из ментов перевелся в военные. Ну, дай ему Бог здоровья. Все бы командиры такими были.

Дед отхлебнул из кружки и передал коньяк Зайцу.

– И менты тоже!

А потом мы стали потихоньку болтать о том, да о сем, и кто чего повидал уже в армии, и чего у нас еще будет. Ржали потихоньку, ходили на перессык поодиночке, чтобы чужого внимания не привлекать и судьбу свою солдатскую лишний раз не испытывать. А когда допили вторую, непонятно откуда взявшуюся бутылку – завалились спать. Захмелевший изрядно, я успел еще улыбнуться и решил для себя, что не так уж все и плохо, как показалось сначала. И провалился в сон.

А с утра потянулась служба, трудная и муторная. Я пытался вжиться в происходящее, уловить – что здесь да как, и зачем все это надо. И через месяц знал уже все, что было мне знать положено.