Александр Никонов: «Что ты вьёшься, вороночек!..». повесть об А. С. Пушкине

Все казаки завидовали казацкой сабле Емельяна, которая досталась ему от батюшки. Сабля была с темляком из кручёной серебряной нити на эфесе, кривой, словно речная волна, с наплывом на конце и узором на рукояти и ножнах. Этот наплыв на конце клинка придавал сабле особенное ускорение при замахе, и каждый удар, настигавший противника, разрубал его пополам или увечил. На зимней квартире, в доме зажиточного крестьянина, казаки только и расспрашивали его о сабле, домогаясь сказать, где он её купил, у какого мастера. Емельяну это надоело и однажды он по секрету, приглушив голос, сказал: «А хотите знать, братцы, чья это сабля?» «Ну, говори, Емелька». «Энту саблю мне подарил сам великий царь, Пётр Лексеич. Вот как». «Мели, Емеля, – не верили ему. – Начто тебе, простому казаку, сам царь будет саблю дарить?» «Так он же мой крёстный отец». «Как же так-то?» «А так! Батюшка мой в Питербурхе в конном полку служил. А когда я народился, он и подарил мне энту саблю». Кто-то верил, кто-то нет, кто-то сомневался: «Ты ж совсем мокросос, Емеля. Ври. А Пётр-то, когда это было».

На квартирах Емельян и простудился, подхватил грудную болезнь. Кутейников велел отряду ехать на Дон для исправления лошадьми, чтобы пополнить конную кавалерию. Снабдили отряд харчем на дорогу, тёплой одеждой и отправили домой. В этот отряд попал и Емельян, а в Черкассах слёг в лазарет… С этими думами Емельян и заснул.

В Зимовейской прозвонили станичный сбор. Собрались на площади, у куреня атамана, седого худощавого мужчины лет пятидесяти. Он взял слово:

– Казаки, вы помните, как прошлым годом бунтовали в Яицком городке. Тогда генерал-майор Фрейман усмирил мятежников. Тогда они, слава Богу, со своими детьми и жёнами убежали за Чаган и ушли к Каспию-морю. Там-то их всех и переловили.

– Помним! Знаем! – зашумели казаки. – И мне самому пришлось свою нагайку помочалить об их спины.

– Вот-вот. Мне пришло донесение, что мятежники не унимаются. За Яиком по всем степным умётам и отдалённым хуторам опять собирают тайные собрания, а прощёные мятежники грозятся, мол, то ли ещё будет, так ли мы тряхнём Москвою. Поэтому приказываю устрожить караулы, мало ли что этим ворам втемяшится в голову. Это первое. Второе: надо снарядить отряд на путину, чтобы наморозить на зиму рыбу, чтоб самим не голодать и на продажу чтоб осталось. Третье: надо помочь вдовам заготовить на зиму сена, чтоб не думали наши убиенные товарищи, что их сироты остались в бесприютной юдоли.

После сбора атаман подошёл к Пугачёву:

– Что, приехал, Емеля?

– Приехал вот.

– Зайди в мой курень, поговорим да от жары остынем.

Зашли в прохладу. Вместе с атаманом и Пугачёвым в курене сидели писарь и двое старшин. Хозяйка подала квасу. Все попили. Атаман искоса посмотрел на Емельяна, спросил:

– Чего не доложился?

Пугачёв от прямого ответа уклонился:

– Сильно устал после дороги, целый день отсыпался.

Один из старшин ухмыльнулся:

– Наверно, Софья больше утомила.

Пугачёв зыркнул на него косым взглядом, но ничего не ответил.

– Ну, ладно, это дела семейные, – погасил назревавший скандал атаман. – Так где, ты говоришь, службу ломал?

– В Бендерах, при второй армии.

– Как там турок?

– Ломаем.

– Это хорошо. Иль наскучило в Бендерах-то?

– Там не заскучаешь, – ответил Емельян. – Турок покоя не даёт, того и гляди, из своих шаровар выскочит. А отпустили меня по причине грудной болезни.

– Вот как. – Атаман засомневался: – У тебя бумага есть?

– А как же, вот.

Пугачёв подал бумагу.

– Вот, в Черкассах, в гошпитале лежал.

Атаман передал бумагу писарю. Тот, подслеповато вглядываясь в текст, читал:

– «Донской казак Зимовейской станицы Емельян сын Ивана Пугачёв находился на излечении в Черкасском…» – Писарь прервал чтение. – Так и есть, господин атаман, справка в полной исправности. Тут и печать есть.

– Бумажка, это хорошо, бумажка всё вытерпит. Купил, небось, а, Емеля? – Атаман строго посмотрел на казака. – Что-то ты не похож на недужного.

– Не верите, так чего ж, – бормотал Пугачёв. – Проверяйте, коль надо.

Атаман спустил густые седеющие брови, закрыв ими пол глаз. Один из старшин усмехнулся, покрутил головой, поправил свои усы:

– Я тебя, Емеля, ещё вот таким курвёнком знаю. – Он показал рукой на уровень своего колена. – Небось, отхлынул от службы. Я гляжу, у тебя и карюха другая появилась. А ведь с лошадью тебя не отпустили бы. Где кобылу взял? Кони, да ещё с седлом, по степям не гуляют.