Владимир Ручкин - Письма с Марса. Часть 1. Часть 2

© Владимир Ручкин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

…бывший кришнаит Дхармарадж – дас двигался по Москве походным шагом, оставляя за собой мокрые следы давно изношенных и треснувших кед. Темные пятна неизвестного происхождения на выгоревшей куртке с белым налетом соли по швам говорили о том, что он не первый день в пути. Есть хотелось до боли в желудке, голова кружилась, мысли приходили всякие и по большей части несуразные. За спиной висел тощий рюкзак, который он «реквизировал» еще в больнице Новосибирска. В нем, завернутые в полиэтилен и обмотанные грубой веревкой, лежали листы писем и дневников, которые он унес из разгромленного «ашрама». Этот сверток привез кто-то из Индии, да так и оставил и больше не объявился.

Давно и по нескольку раз перечитанные, запомнившиеся наизусть фрагменты отдавали какой-то тоской по нереальному, невозможному миру.

Он все-таки дошел. Итак, паспорт был надежно упрятан, а саперная лопатка и нож выброшены на подступах к Первопрестольной. Ему не нужны были неприятности при встрече со слугами бога Мары. Столица Московии встречала хмурым, дождь со снегом, лицом. После бегства из больницы Новосибирска оставаться в городе было опасно. И «преданные» посоветовали уехать из города, скрыться на время. Ну да ладно, ведь жив остался. После нападения «бандитов» и разгрома ашрама, очутился он с кое-как залеченной раной на голове, без денег, без помощи на улице.

Добираться до Москвы было трудно и голодно, но он приспособился, притерпелся. В пути многое было осмысленно. Осталась ли вера? Это был трудный вопрос, именно что трудный. Но он был решен окончательно.

Сейчас он смотрел на мир другими глазами. Не «преданный», обвешанный амулетами и в одежде санньясина, сшитой из застиранной простыни, а просто путник, лишенный всего. Лишенный дома, родных, друзей… Мог ли он сам решиться на подобное? Нет, никогда.

По своей воле идти на страдания и к концу жизни обрести не душевный покой, а нищету и презрение окружающих? Да кто же пойдет по этому пути сознательно, добровольно?

Иногда он бормотал что-то по привычке, обретенной на этой длинной дороге. Это были монологи неизвестно с кем или рассуждения неизвестно о чем. Временами он как бы встряхивался и осознавал, что очень слаб. Очень слаб потому, что не ел уже четыре дня. И, что хуже всего, наваливалось на него нечто невыносимое, что терзало душу. Он чувствовал себя, то путником – изгоем, наказанным несправедливым судом «polis» и изгнанным из пределов привычной жизни, то матросом, выпавшим за борт судна и ожидающим смерти.

Он, то возвращался к привычной реальности, то опускался в неизведанные глубины подсознания. И тогда он терял всякое представление о том, что с ним, кто он такой. Он как бы входил через ворота в пространство, где мир был заселен странными существами. И один взгляд на них говорил, что эти красивые существа, интеллект которых намного превосходит человеческий, не равные ему. Он был чужд им с его мелочными желаниями и никчемными мыслями. Как же жалок он был в попытках заговорить с ними. Нет, не неприятие с их стороны, а холодное «ничто» было ответом. Он двигался дальше, в другой мир и ему казалось, что он идет по своей воле.