Валерий Кожушнян - Записки прохожего

Вижу, каким старомодным, смешным и неисправимым романтиком я кажусь Вам. Считайте меня кем угодно, я не судья Вам. И ещё. Не унижайте своего партнёра презрением за невозможность избавиться от своей несвободы. Всё это порой так переплетается в одном сердце, что невозможно распутать и разложить всё по полочкам, чтобы прийти к ясности. Не выходит. А Вы сразу берётесь за упрёки… Никогда не делайте этого. Никогда. Право дело, среди будущих Ваших избранников вдруг окажется действительно достойный человек. А Вы, не разобравшись, возьмётесь за старое. Ведь дурные привычки – плохие спутники в столь тонком деле. Какие бы чувства не бурлили в Вас, даже в момент тягчайшей ссоры, не унижайте своего избранника обвинениями в нерешительности, и, паче чаяния, в трусости. Прошу Вас, во имя Вас самой. В противном случае Вас ожидает ледяное одиночество. Не каждому достанет терпения сносить «выбросы» Вашего характера. Порхать по цветам жизни Вам осталось не так уж долго. Простите мне невольную жестокость. Но истина превыше всего. В каждой истории есть свои начало и конец. Как правило, любовный финал несёт в себе горечь утраты. А ещё меня донимает одна опустошающая сердце мысль: началось всё пошло и закончилось пошлейшим образом. Ничего с этим не поделаешь. Это расплата за двойственность и нерешительность поступков. Ещё до Монтеня, точнее до прочтения его «Опытов», я утвердился в одном: ясные и точные определения о любви приходят потом, когда останется от чувств один пепел. Во время этого сомнамбулического состояния человек не способен хоть как-то осмысленно выразить свои мысли и чувства. Отсюда я понимаю, как виноват перед Вами. Но верно и то, что подлинное чувство всегда косноязычно и немногословно.

Я благодарен Вам за пережитое. Храни Вас Бог! Вы дали мне возможность, пусть и малую толику времени, жить в полную грудь. Да, печального много в нашей истории. Однако я остаюсь таким же неисправимым мечтателем и жизнелюбом, каким был до Вас. Я знаю – всё проходит. Пройдёт и моя боль. Останутся лишь рубцы на сердце, но и они со временем затянутся. Настанет черёд покоя, душа угомонится. Нынче я учусь жить без Вас. Пока выходит плохо. Очень плохо. Однако надеюсь, я достойно встречу и это испытание. Ибо моё имя с древнегреческого переводится как «терпеливый». Прощайте. Пусть небо ниспошлёт Вам удачу во всём. Бывший Ваш».

Анатолий Сергеевич ещё несколько мгновений тупо смотрел на последний лист письма. «Бывший Ваш», – стучало в висках. Что-то смутно знакомое, едва узнаваемое, но ускользающее, никак не ухватываемое памятью, чудилось ему в начертании машинописного шрифта, в использовании архаичного стиля и некоторых фразеологических оборотах и даже в употреблении отдельных слов. И вместе с тем ему интуитивно показалось, что написано письмо не конкретному адресату, а вымышленному персонажу. Да-да, черт возьми! – вымышленному… Почему? Не хватало достоверных деталей реального лица. Может, это уловка? Так сказать, художественный приём? Однако психологический портрет выписан весьма реально. И всё же слишком попахивало от него беллетристикой. Письмо было напечатано на пишущей машинке, судя по шрифту, скорее всего, портативной. Он вспомнил, что уже видел где-то эту старенькую «Москву». Выдавала и несвежесть бумаги. Вероятно, этим листкам насчитывалось не менее десятка лет. Значит, из той давней, безмятежной жизни? Вряд ли. Должно быть, писалось сие послание в середине восьмидесятых. На полях, куда попадал дневной свет, появилась желтизна. Во времена оные не у каждого в городе имелась такая роскошь, как портативная машинка.

Сами собой нахлынули воспоминания: какие-то фрагментарные, осколочные, но все же навеявшие грусть по своей давней профессии журналиста-газетчика. Анатолий Сергеевич бережно отложил последний лист письма и машинально потянулся к чашке. Чай давно остыл, но он не замечал этого, прихлёбывал, будто обжигало губы. Сколько же лет минуло с той поры, когда он работал газетчиком? Лет десять, наверное. Анатолий Сергеевич ощущал этот промежуток времени, как целый век. Столько всего произошло за это короткое для космоса время! Самое страшное – рухнула страна, которая всем живущим в ней казалась незыблемой во веки веков… Разладилась жизнь во всех её проявлениях… Стоп. Хватит этих горьких воспоминаний. Так и до сердечных недугов недалеко. Анатолий Сергеевич болезненно поморщился, но отогнать скорбные мысли ему не удавалось. Он встал и принялся суетливо прибираться. «Надо отвлечься, надо чем-то занять себя. Прочь ностальгия и всяческая хандра», – мысленно стал приказывать себе Анатолий Сергеевич.