Вера Мосова - Суженый мой, ряженый

Все улыбались, глядя на Егора.

– Молодец сестрица! Никому спуску не даст! – похвалил Иван.

– Пойдём-ка, зятёк, я тебя спать уложу, пока ребята не вернулись. Может, уже и протрезвеешь к их возвращению, не то придётся тебе самому от жены прятаться, как тому торговцу.

Егор согласно кивнул и пошёл за тёщей.

Через какое-то время Степан с Тимофеем закатили во двор тележку, доверху наполненную берёзовыми вениками. Следом за ними шёл Сашка, неся несколько веников, связанных попарно и перекинутых через плечо. Маруся и Нюта держали в руках корзинки, полные земляники.

– А где же Ася? – с тревогой спросила вышедшая на крыльцо Тюша.

– А её там, у речки, какой-то кавалер поджидал, так она с ним осталась, обещалась скоро прийти, – ответила Маруся.

– Какой кавалер? – удивилась Тюша.

– Тебе лучше знать! – развела руки Маруся.

– Нюта! Ты знаешь про этого кавалера? – начала допрос Тюша, спускаясь с крыльца.

Нюта пожала плечами и бочком двинулась к бабушкиной избе.

– Стой! – закричала ей вслед Тюша. – Я вижу, что знаешь!

Но та уже юркнула на крылечко и скрылась за дверью.

– Тюша! Ты чего? – вскинула брови Маруся. – Она взрослая девица! Сейчас поговорит с парнем и придёт. Ничего с ней не случится!

– И правда, чего это я? – садясь на ступеньку, проговорила растерянная мать.

*Го́лбец – подполье (диал.)

Ася смотрит на Данилу и глазам своим не верит. Перед нею как будто другой человек. Ладонь левой руки перебинтована, только кончики пальцев торчат из-под повязки, на правой щеке не зажившие ещё следы ожогов, волосы из-под картуза совсем не видны. Тоже обгорели? Или коротко пострижены? Зелёные глаза стали другими, в глубине их засела боль. И сам он какой-то другой, пережитое как будто сделало его старше на годы. В первый момент, когда Данило окликнул Асю, девица даже не узнала его. А потом словно обожгло изнутри – Господи, что же с ним сделалось?!

Они сидят на берегу реки, на выброшенной половодьем большой чёрной коряге.

– Неужели ты ничего не слыхала о пожаре? Уже почти месяц прошёл. И в газете, говорят, про него прописано было, в «Екатеринбургской неделе».

Ася пожимает плечами. Газет она не читает, никто их тут и не видит. Тётушка Маруся сказывала что-то бабушке Анфисе про сожжённые подворья, которые они видели, когда ехали сюда, но Ася и не прислушивалась к разговорам взрослых. До того ли ей было, коли Нюта приехала?! Видать, как раз про Невьянский завод и шла речь-то у них.

– Расскажи мне, что там было, – просит она, робко погладив его по перевязанной руке.

– Страшно было. Не приведи Господь пережить тебе такое. Никогда я ничего страшнее не видывал. Жар стоял жуткий, вздохнуть трудно было. Горело всё: дома, сараи, заборы. Мелкая животина, которая убежать не успела или заперта была, орала дико, охваченная огнём, крупный-то скот, слава Богу, на выпасе был. Многие люди, спасая своё добро, теряли жизни. А кто-то сразу понял, что бороться с огнём бесполезно, и убрался восвояси.

– А ты как же?

– А я всё потерял. И всех…

Он помолчал немного. Ася тоже молчала, понимая, как непросто Данилу говорить об этом.

– Я никогда не смогу забыть тот страшный день, – продолжил вдруг он. – В мае это было. Двадцать третьего. Мы с тятенькой работали в нашей мастерской и как раз вышли во двор перекурить. Было тепло и солнечно, к полудню подходило. Сидим на лавке, отец самокрутку свернул, затянулся и говорит вдруг, что жениться мне пора. Присмотрел, мол, он мне невесту хорошую, по осени сватов засылать собирается. А я ему и отвечаю, что есть у меня невеста, только в другом заводе живёт, вот туда и поедем свататься. Это я про тебя ему сказываю. Вижу, что не по нраву ему мои слова. Но ответить он не успел, тут в аккурат часы на башне завели свою мелодию. Полдень, стало быть. И только музыка отыграла, как забили в набатный колокол. Мы подхватились да за ворота выскочили. Видим – пожар недалеко от торговой площади, в посудной лавке и вокруг неё. Мы туда. Народ сбегается, все пытаются тушить. А ветер в это время усиливается, и пламя с бешеной скоростью скачет от одной постройки к другой. Перекинулось на избы. Да что там избы, каменные дома, и те горели. Началась паника, все кинулись спасать своё добро. На улицах суматоха, столпотворение. Из-за этого повозки с водой не могут приблизиться к горящим постройкам. А огонь, как демон какой, бежит стремительно и пожирает всё на своём пути. Воздух раскалился до невозможности. Представляешь, вспыхивает всё на глазах: дома, деревья, одежда на людях! Бросились мы с батей обратно к своей избе, а она уже полыхает вовсю, и матушки нигде не видать. В конце огорода вещи какие-то кучей свалены. Видимо, матушка их из избы натаскала туда. А самой-то её нет. Отец кличет её диким голосом и в огонь рвётся. Я едва его удерживаю. Он мне на амбар показывает, глянь, мол, нельзя ли ещё чего спасти. Я только повернулся к амбару-то, а батя уже в горящую избу кинулся, я мигом за ним. А тут кровля и рухнула. Я отскочить успел, а тятеньку на моих глазах накрыло. До сих пор в ушах стоит его страшный рёв. Вытащил я его из-под горящих-то брёвен, сам весь обгорел, а он уже мёртв. Матушку и вовсе не нашёл. То ли сгорела в избе, то ли ещё где. Дальше плохо помню. Всё в каком-то тумане. Ужас охватил меня. Представь себе огненное море около версты длиной и не одну сотню сажень шириной. Кругом вопли, в воздухе летает пепел, по Нейве плывут обгоревшие вещи. Даже через пруд пламя перекинулось. Стремительно так. Сначала охватило разный скарб, вытащенный людьми на берег, потом с порывами ветра перекинулось на плоты и лодки, уплывающие прочь от огня, и мигом до другого берега долетело. И там тоже начали гореть дома. Всё это было так страшно, словно демон огненный прогневался за что-то на людей и готов уничтожить всё в один миг. Лишь к вечеру пожар начал стихать, подъедая остатки людского скарба. Осталось страшное пепелище. Больше тыщи дворов сгорело напрочь. Долго ещё головешки тлели. И те вещи, которые люди пытались спасти, вытаскивая их из изб, тоже все погорели. А людей-то сколько погибло – кто сгорел, кто в пруду потонул, не сумев доплыть до другого берега. А иные прятались в погребах, думали, что спасутся, там ведь холодно и сыро, особенно те, у кого ледники оборудованы, но и они погибали, задыхались от жара и дыма.