Владимир Анин - Легенда о двенадцати ковчегах. повести

– Иннокентий Федотыч, – обратилась к нему женщина.

Но дед ее не услышал и продолжал задумчиво смотреть куда-то вдаль немигающими желтоватыми глазами.

– Федотыч! – крикнула Арина.

Дед медленно приподнял бровь и повернул голову. Несколько секунд он неподвижно взирал на Еникееву. А потом вдруг совершенно по-молодецки вскочил и, топнув ногой, обутой в дырявый резиновый сапог, расплылся в беззубой улыбке. Папироса повисла на нижней губе.

– Аришка! – выкрикнул наконец дед. – Ну, вымахала девка! Сколько лет!

Он бросился обнимать ее, позабыв о прилипшей к губе папиросе.

– Федотыч, ты поосторожнее, костюм прожжешь.

Дед звонким плевком отправил папиросу в кусты и сгреб Арину в охапку.

– Какими судьбами?

– Я здесь по делам.

– По дела-ам? Какие ж у нас тут дела?

– Потом объясню. Прежде скажи, можно ли нам у тебя заночевать?

– Это кому ж это нам?

– Мне и моим спутникам. Мы отправляемся в экспедицию на Горынь-реку.

– Что?! – Дед вытаращился на нее, а потом залился громким лающим смехом. – В икспидикцию? И кого ж вы там искать собралися? Уж не Змея ли Горыныча?

– Почти. Ну, кончай, чего смеешься-то? Я серьезно говорю.

– Ну, коли серьезно, зови своих спутников. Места, поди, всем найдется, – проговорил Федотыч, утирая слезы рукавом байковой рубахи.

– И еще: можно мы у тебя машину оставим на несколько дней? Самое большее – на десять.

– Мой дом – твой дом, – развел руками дед. – Как там Серафима-то?

– Померла Серафима, – опустив глаза, произнесла Арина. – Я даже на похороны не успела. Приехала, а меня и огорошили, что ее уже неделя как нет. На могилку сходила, поплакала.

– Да-а, – протянул Федотыч, – время ее, видно, пришло. Все там будем. – Скупая слеза выскользнула у него из глаза и, сбежав по щеке, запуталась в бороде. – Мы тут вроде рядом совсем, а до нас эта горькая весть еще не успела дойти. Да-а. Остался я один из нашей доблестной гвардии. Ну давай, зови своих-то, поди, заждались.

На следующее утро Бершинский разбудил свою группу в восемь. Федотыча в доме не было, он уже суетился во дворе, разводил самовар.

– Раненько вы, – сказал профессор, выходя на крыльцо и потягиваясь.

– Кто рано встает… – отвечал дед.

– Это верно, – согласился Альберт Родионович. – Вот, стало быть, и мы подымаемся.

– А вам-то куда спешить?

– Вперед, навстречу приключениям.

Бершинский сделал несколько приседаний и сполоснул лицо студеной водицей из бочки. Тем временем из дома показались остальные члены экспедиции, заспанные и зевающие.

Наспех позавтракав, группа приступила к сборам. Все необходимые вещи были разложены по огромным рюкзакам. Что не помещалось внутрь, приторочили снаружи. Наконец, взвалив на себя тяжеленную поклажу, они тепло распрощались с хозяином дома и медленно двинулись через поле к видневшемуся вдалеке перелеску, за которым протекала легендарная Горынь-река.

– Скажите, профессор, – тяжело дыша, спросил Игнат, когда они сделали первый привал на берегу, – а Змей Горыныч, часом, не из этих мест будет?

– Из этих, – кивнул Бершинский. – Вы у Артема спросите, он у нас большой специалист по всякой нечисти.

– Не хочу вас пугать, господа, – деловито произнес Пучков, – но легендарный Горыныч жил именно здесь. Места тут всегда были гиблые. Существует множество историй о том, как люди в этих краях исчезали бесследно. И все это приписывалось проклятому Змею. Мы с вами, конечно, народ цивилизованный, все-таки в двадцать первом веке живем, и сказкам этим верить не станем. Но я бы все же рекомендовал держаться всем вместе, и никуда поодиночке не отлучаться.

– Кстати, это и вас касается, Арина, – строго сказал Бершинский, видя, что она направилась к ближайшим кустам.

– Вы смеетесь? – повернулась Еникеева. – Я что, по-вашему, и в туалет должна ходить в сопровождении мужчин?

– Я на полном серьезе, – он подошел к ней.

– Ладно, – сказала Арина.

Она зашла за куст и, не обращая внимания на профессора, стянула штаны. Бершинский сконфуженно отвернулся.

– Вообще-то, – продолжала Арина, – я здесь все детство провела, если вы не забыли.

– Я не забыл, – ответил Бершинский. – Только в детстве окружающий мир воспринимается нами по-другому, мы любим его, относимся к нему с добротой и почитанием. И этот мир отвечает нам тем же. С возрастом мы становимся грубее и жестче. И отношение окружающего мира к нам тоже меняется, он становится опаснее.