Владимир Анин - Легенда о двенадцати ковчегах. повести

– Конечно, Альберт Родионович, хоть два.

– Ну, два, я думаю, нам не понадобятся, а один, пожалуй, придется кстати.

– Отлично! – Пучков залпом допил чай и поднялся. – Позвольте на сегодня откланяться. Надо выспаться. Вы завтра во сколько будете в университете?

– Очень рано не хочу, думаю, часикам к десяти подъехать, – зевая и потягиваясь, ответил профессор.

– Вот и чудненько, я тоже к этому времени буду. Спокойной ночи! – сказал Пучков уже в дверях.

Бершинский лениво махнул ему на прощание рукой и медленно притворил дверь. Звонкий щелчок замка, наконец, позволил ему остаться в одиночестве. Профессор растерянно огляделся, как будто ища что-то, потом прошел в единственную комнату, служащую гостиной и спальней одновременно, взял со стола тоненькую желтую папочку и улегся на диван. Из папки выскользнул тонкий лист бумаги – копия загадочной карты – и упал Бершинскому на живот. Что это за место, профессор уже знал, и сама карта теперь мало занимала его. В значительно большей степени его интерес возбуждался странной надписью, выполненной неизвестными символами, значение которых Бершинский теперь должен был постичь. Иначе и быть не может, иначе он не ученый, а так, мелкий дилетант.

Через час кропотливого труда на бумаге, наконец, появились несколько слов, составивших довольно замысловатую фразу: «И яко венец облечи и нетление обрети».

«Надо будет Артему показать», – подумал Бершинский.

Когда стрелка часов приблизилась к двенадцати, усталость наконец взяла свое, и левая рука с картой медленно опустилась на грудь, а из правой выпал и покатился по полу карандаш. Бершинский уснул…

Ровно без пяти минут три Бершинский и Пучков стояли у входа в ресторан «Вечеряти». Поначалу профессор не хотел брать доцента с собой, денег и так было в обрез, но Пучков посмотрел на него таким умоляющим взглядом, что Бершинский сжалился и позволил тому присоединиться. Погода стояла жаркая, и оба ученых невольно жались к стене здания, пытаясь спрятаться в узенькой полоске тени, с нетерпением высматривая в проходящей толпе Арину.

Еникеева появилась ровно в три. Подошла и, едва заметно улыбнувшись, протянула руку сначала профессору, потом доценту. Впрочем, улыбка ее вряд ли означала что-либо большее, нежели простое проявление вежливости. Взгляд у нее был слегка задумчивый, а надетый по погоде белоснежный костюм выгодно подчеркивал ее великолепные формы.

– Очень рад вас снова видеть, Арина, – улыбнулся в свою очередь профессор.

– Я тоже рада.

– Не изволите ли пройти внутрь. Я полагаю, там прохладно, и мы сможем подробно обсудить наши планы.

– Даже так? – спросила Еникеева, проходя через предупредительно открытую Бершинским стеклянную дверь. – Значит, вам есть что мне сказать?

– Признаюсь, да, – ответил Альберт Родионович, усаживая Арину за стол.

Он обошел вокруг и сел напротив. Пучков устроился возле него и молча пялился на Арину. В глазах его было то ли сомнение, то ли недоумение: зачем мы, мол, связываемся с этой надменной особой?

– Что-то не так? – спросила Еникеева, перехватив его взгляд.

– Нет, нет! Все в порядке, – встрепенулся Пучков и уставился на свернутую перед ним салфетку.

– Итак? – Арина перевела взор на Бершинского.

– Итак. – Профессор сделал паузу, постучал ногтем по пустому бокалу, отчего тот напряженно зазвенел. – Мы знаем, что это за скрижаль. – Он посмотрел Арине в глаза и продолжил: – Однако это долгая история, поэтому я предлагаю сперва сделать заказ, а уж после я расскажу вам все, что знаю.

Еникеева против такого плана не возражала, а уж тем более Пучков. Арина остановила свой выбор на пармской ветчине с дыней, Бершинский заказал спагетти, а Пучков после долгого раздумья выбрал огромную пиццу с колбасой. Кроме того, Бершинский попросил принести графин домашнего вина и, пока официант выполнял заказ, начал свое повествование.

– Вы, Арина, наверное, в курсе, что ваша родина, я имею в виду Ольшаны, находится как раз на месте поселения древнего славянского племени, именовавшегося древлянами. Это был очень интересный и довольно самобытный, гордый народ. Люди отличались воинственностью, а порой и неприкрытой жестокостью. Например, врагов своих, из тех, что позначительнее, они казнили в специально отведенном «священном» месте, привязывая жертву за руки и за ноги к четырем согнутым и притянутым толстыми веревками к земле деревьям. Потом просто перерубали веревки, и деревья, взмывая вверх, разрывали жертву на части. Этакий способ четвертования. Представляете? Таким вот образом они совмещали казнь с жертвоприношением… Простите, я, наверное, зря это рассказываю за столом? – замялся профессор.