Анатолий Маляров - Престижный студент

Белесый, тонкокожий толстячок раскрывает нашу тетрадь, читает мои бумаги. Вежливо говорит, отводя в сторону голову:

– Приезжайте к первому августа. Поселим в общежитие. Выдержите конкурс – зачислим. Вы человек мыслящий, вижу из того, как вы написали автобиографию, особенно про эвакуацию…

Пока Николаенко говорит все такое, Пашка забирает свою часть документов и сует за пазуху.

– Вы что? – вскидывает брови толстячок и улыбается, как младенцу. – Испугались, что ли?

– Да так, передумал. Одесса ближе.

– В Одессе нет театрального.

– Ну и что?

Немытый подросток из глуши пренебрегает элитарным высшим учебным заведением в столице. Это озадачивает секретаря приемной комиссии и косвенно срабатывает на меня. Белая жирная рука накрывает мои бумаги. И внимание только мне:

– Ждем вас первого августа в этих стенах.

Три недели спустя я один приезжаю и поселяюсь в общежитие. У Голосеевского леса доживает свой век еврейская синагога. По решению партии и правительства иудеи добровольно отказались молиться своему Иегове и здание определили под жилье для будущих народных артистов, а также театроведов и режиссеров, людей изысканного вкуса, стойкой культуры и морали, как любит повторять комендант общежития Галина Трофимовна.

В деревянном предбаннике четырнадцать сосков умывальника. Кому в утренней толчее не хватает, может черпать прямо из металлического сточного корытца. Далее – кухня с газовыми печками. Мне удалось, когда никого не было, включить-выключить, понюхать, зажечь и погасить эту диковинную машину. Три побитых тупыми ножами столешницы, колки на рыжих, дряблых стенах для кастрюль и сковородок. Через тамбур – огромная зала, размежеванная брезентовыми перегородками. Тридцать семь коек – мужская комната. Из темного коридорчика десять ступенек ведет в жилище девушек на восемь человек. Под лестницей комната комендантши и ее очаровательного, четвертого, мужа.

Во дворе, перед соседней трехэтажкой, двухстворчатый туалет на гнилых бревнах, которые воняют почище того, что прикрывают. Ближе – зеленая и чистая травка, на свободе – белая козочка, ручная и избалованная студентами до того, что куценьким рожком вымогает подачку и зло блеет.

За воротами, под стенами слепленных в один ряд домиков, тянется рынок. Рядом с помидорами по пятнадцать копеек кило вдруг – бананы по два рубля! Давали пробовать – чужие на вкус, хуже переспелой тыквы. Возвышаются бочки с разбухшими от времени огурцами и бьющей, разящей в ноздри капустой.

Степенный красавец с актерского факультета Мартон эдак мастито, поставленным голосом здоровается с бабкой-лавочницей в замызганом брезентовом фартуке. Жестом из трагедии протыкает мизинцем огурец и на возможно низком регистре спрашивает:

– Ма-маша! А почем это гнилье?

У старухи беленеют глаза, изо рта порхает пена:

– А шоб твоя путь погибла! Де ж тут гнилье?! Босяк! Сталинский ты бандит!

На вождя еще молятся, понятие «сталинский» относится к площади и рынку, потому бабку ночью не забирают.

Большой и толстый Миша Крамарь с расхрыстаной грудью и торчащими сквозь рубашку на оплечьях волосами утешает торговку тем, что достает из ее кадки огурец покрупнее, в два прихвата челюстями сжевывает его, по-свойски берется за второй и…

– Хватит, сынок, хватит, – отходчиво понижает голос бабка, ценя вкус этого не избалованного харчами хуторянина, чудом затесавшегося в растравленную свору артистов.

И правда, как очутился Мишка Крамарь в театральном институте? На актерском факультете, где держали экзамены уже игравшие на подмостках и в кино, где перед первым туром было триста пятьдесят человек на двадцать мест?

Рассказывают:

На хуторе Крамари девять хат, и в каждой хате обитает семья по фамилии Крамарь. Другой фамилии не придумали или обручались меж собой, кто знает? Крайняя, под стрехой и с подушкой в окне, – школа-четырехлетка. Миша закончил ее в голодный год. Папа-мама рассудили здраво: коль их первенец вдвое дородней любого сверстника, ходит босиком по снегу и не кашляет, значит, он хлопец умный, ему можно идти через балку и дубравку в Зачепиловку, в пятый класс. Ходил-ходил парень зимой через межи в школу, летом на бойню с бычками, пока не закончил десятый. Получил аттестат, сложил его вдвое, сунул в задний карман брюк и исчез. Родители ждали, потом искали по ближним селам, потом дали цыгану Ригорко червонец, тот в базарный день в райцентре поднял шапку на палке и причитал на три голоса: