Ирина Некипелова: Всё понятно

Экскурсовод практически безучастно цитировала текст из путеводителя по музею, который, как Катехизис, она знала наизусть.

– Современные искусствоведы приписывают ей замужество с богатым французским дворянином. Однако муж её, видимо, был не так уж и богат, поскольку после заключения брака Джованина устроила тяжбу за своё наследство, куда была вовлечена ею и Самойлова, которая за всё время воспитания девушки так и официально её не удочерила. Тем не менее…

Скрежет мебели о пол прервал её речь. Женщина, крупная, высокая, с красным отёкшим лицом, мощными руками и толстыми ногами, в чём-то вычурно броском и режущем глаз, схватившись за спинку изящного антикварного стула, тащила его по полу через весь зал, чтобы загрузить на него своё давно потерявшее человеческие формы тело. Дотащив стул до толпы товарок, она грузно уселась на изысканную вещь. Стул скрипнул.

Девушка поморщилась. Ох уж эти русские туристки! Никакого уважения к произведениям искусства! Бросить бы всё и уйти отсюда. Убежать от этих дурно пахнущих, несвежих женщин, сесть в автобус и уехать на Смитсониан стрит, [1] Smithsonian Street – улица в Вашингтоне, на которой расположены все крупнейшие музеи города. где, сняв туфли, можно идти по тёплому асфальту просто так, босиком…

Но работа есть работа. И она, поджав губы, продолжила:

– Эта картина менее известна, чем блистательная «Всадница». Здесь Джованина изображена уже не юной девушкой, а зрелой женщиной, и не Брюлловым, а неизвестным американским художником. Портрет этот был сделан через несколько лет после переезда воспитанницы Самойловой в Америку в поисках богатого жениха, когда прелесть и свежесть красавицы начали уже увядать.

Стул снова заскрипел: женщина поменяла позу. Теперь она уселась, закинув ногу на ногу и облокотившись о резную спинку стула. Было понятно, что женщина видит себя властной и очень даже эффектной. Этой вычурной позой она, видимо, рассчитывала поразить всех своей мнимой красотой и изяществом, но получилось совсем не бонтонно, как она рассчитывала, а не по-хорошему смешно и сильно вульгарно. Край юбки застрял у женщины между ног, открывая нелицеприятный вид целлюлита на мощной ляжке. Лишённая упругости от возраста и невоздержанности в еде кожа рук складками свисала со спинки стула. Жирное, с обвисшими брылами лицо, отяжелённое неуместным вечерним макияжем, лоснилось в ярком оконном свете.

Создавалось ощущение, что женщине трудно передвигаться, и именно поэтому она так усердно старается занять удобное место. Массивные бриллианты, слишком рано надетые этой несвежей дамой с целью демонстрации её социального великолепия и невоздержанного богатства, казалось, тянули её к полу, так, что можно было подумать, что двигаться она не в состоянни исключительно из-за тяжести ювелирных изделий, инкрустированных великолепными камнями.

Экскурсовода, чья русская бабушка на старой полузатёртой фотографии поражала всех нежной славянской красотой и безупречным станом, слегка замутило. Она отвернулась, чтобы не видеть этого безобразного зрелища.

– Больше портретов Джованины не сохранилось, поэтому проследить её дальнейшую судьбу не представляется возможным. Однако известно, что она умерла в возрасте сорока восьми лет в нищете, так и не найдя достойной кандидатуры для замужества. Виной всему было сформировавшееся тогда в американском обществе мировоззрение, которое в мире получило название «американская мечта». Не имея достойного приданого, красавица оказалась никому не нужна.

– Ну, это основной закон жизни, – теперь грузная дама, перебравшись из центра зала к стене, подальше от яркого солнечного света, лившегося из окна и нещадно выдававшего истинный возраст присутствующих, развалилась на антикварной мебели XVIII века, широко расставив, как мужик, ноги с толстыми ляжками.

Что ж… За те деньги, что лежали на банковском счету этой дамы, она могла позволить себе сидеть даже на не имевшем цены королевском диване Людовика XVI.

– Сегодня мы начинаем наше собрание… – вяло начал вещать со сцены ведущий весьма немолодого и довольно помятого вида.

– Микрофон! Микрофон! – раздались из зала раздражённые голоса.

– Микрофон! – выпрыгнул с места сухой лысенький старичок.

Бойкий молодой человек в сильно облегающих штанишках, немного не доходящих до лодыжек, взбежал на сцену, обрамлённую с обеих сторон грязно-бордовым огромным пыльным занавесом, бывшим когда-то вполне приличным и даже поначалу блестевшим, и сунул в трясущиеся руки ведущего новенький сияющий микрофон. Дрожащими от старости и продолжительных неврозов руками тот взял микрофон, повертел его, потом нажал кнопку и, выждав немного, повторил ещё раз: