Владимир Петровский - Редко лошади плачут. Повести и рассказы

Пашка был переведен на месяц в конюхи, да еще без права езды – на этом настоял взбунтовавшийся вдруг Толмач. «Никакой культуры в человеке! – сердился он, когда я спрашивал о Пашке. – А мог бы быть хорошим спортсменом… Пусть, пусть образумится». Он, к моему удивлению, считал Пашку толковым всадником. Что ж, думал я, наверно, Толмачу виднее…

Оказавшись в конюхах, Пашка запил. На работе он бывал теперь не каждый день, да и работал не в нашей конюшне, поэтому я еще толком и не видел его здесь, в Воздвиженках. На его Тополе сидел пока Миша Рябов, а Толмач не мог решить, кому же отдать коня в настоящую работу. Этот Миша, неопытный паренек, конечно, не годился выступать на одном из лучших наших жеребцов; сомневался, видно, Толмач и в скором Пашкином исправлении и тянул время, не зная, что решить. Шурку спортсменом здесь не числили, в Толика Толмач почему-то не верил, считая его слабым всадником, у Кабана, нашего бригадира, перед моим приездом родила жена, и поэтому в конюшне он еще не показывался, выпросив у директора десять дней отпуска. Да и вообще домашние дела были для Кабана, как видно, гораздо важнее самого лучшего жеребца. Среди школьников было несколько подходящих ребят, но Толмач и на них не рассчитывал: учеба, каникулы, десятый класс… Он, видно, надеялся вывести кого-то на этом коне в настоящий спорт, поэтому школьники тут не совсем годились. А у меня уже был жеребец, о котором Толмач говорил по телефону, и жеребец этот был, во всяком случае, ничуть не хуже Тополя.

В первый же день, когда я вышел на работу, Толик – Толмач в это время беседовал с начконом – подвел меня в конюшне к денникам спортивных лошадей и ткнул пальцем:

– Вот, Рефлекс. Толмач просил показать тебе.

Я открыл дверь денника. Высокий вороной жеребец переминался на месте, кося на меня блестящим глазом.

– Он от чистокровного жеребца, я слышал?

– Да, от Форума… – Толик вздохнул. – Я его себе хотел взять, да Толмач не дает. Радуйся: жеребец – класс…

Я вошел в денник. Сначала Рефлекс показался мне очень высоким, но, когда я приблизился к нему, оказалось, что рост как раз по мне, сантиметров сто семьдесят в холке. Жеребец вздрогнул, когда я похлопал его по шее, и осторожно повернул ко мне голову.

– Сколько ему?

– Шесть лет. – Толик опять вздохнул. – Ну, пошли… Посмотришь конюшню.

Мы решили дождаться Кабана, сидевшего пока дома с женой и ребенком, и только тогда приступить к работе всерьез. А пока дел было мало. Приходили в конюшню часам к десяти, разминали под седлом молодых лошадей, а после обеда, в три часа собиралась спортгруппа – и все.

– Теперь нас хоть трое будет, заездка быстрей пойдет, – говорил с некоторым облегчением Толик. – А то с этим Шуркой одни неприятности… Вот только пусть Кабан выйдет.

– Миша!.. – кричал Толмач. – Миша, на Тополе!.. – Правый повод, правый!.. Вот, вот, хорошо…

Я подъехал к леваде.

– Алексей Петрович!.. Сегодня не прыгаю, ладно? Рано еще коня нагружать.

– Как хочешь, Женечка, как хочешь, – закивал Толмач. – Смотри сам.

Рефлекс долго стоял без работы перед моим приездом, поэтому я не решался давать ему сразу нагрузку. Но, хотя я пока сделал на нем лишь несколько несложных пробных прыжков, мне казалось, что Толмач и на этот раз не ошибся; конь был что надо. Но посмотрим, посмотрим еще, думал я суеверно, что ж загадывать.

Пошагав еще полчаса, я завел Рефлекса в денник, расседлал, растер ему бока соломенным жгутом: на улице был мороз. Потом взял седло с уздечкой и не спеша пошел в каптерку.

Тренировка заканчивалась, некоторые ребята водили лошадей в поводу, а Толмача уже нигде не было видно: он не любил подолгу задерживаться в конюшне.

В каптерке были Толик и Шурка, тоже расседлавшие своих лошадей. Толик сидел, греясь у титана, а Шурка возился с массивным навесным замком на двери в жокейскую, где хранилось снаряжение.

– Что, заел? – спросил я, кладя седло на пол. – А это кто написал?

На стене возле титана была жирная надпись мелом «Толмач дурак».

– Шнурки, – сказал Толик. – Спортсмены эти… Только и пользы от них, что на стенах пишут. Стирать замучаешься.

Шурка, стуча и пыхтя, старался открыть замок.

– Что, не любят они Толмача?

Толик пренебрежительно улыбнулся.

– А чего его любить? Разве это тренер? На ногах еле стоит… Вот до него тут был парень. Молодой, сам и выступал и их тренировал. Этого они уважали.

– А где он?

– Посадили. Один шнурок, из этих вот, к нему пристал – дай, говорит, на заездку сесть. Ну, он и разрешил. А это ведь только жокеям можно. Шнурок и искалечился… Вот так. Нарушение техники безопасности, – сказал Толик и встал. – Так его и посадили… Ну, что ты застрял? – спросил он у Шурки.