Ирина Цветкова - Линия жизни

– Я тебя, конечно, не выгоняю, квартиру продавать не буду, мне хочется оставить здесь всё, как было и чтоб в любое время я и моя семья могли приехать сюда. Здесь жили мои родители, я хочу хранить память о них. Живи пока и смотри за квартирой. Но учти: если приведёшь сюда мужчину, я немедленно продам эту квартиру. Если у тебя кто-то появится, мне сразу сообщат.

Вот так: рядом с Женей нет ни Зои, ни Миши, она оказалась квартиранткой в собственной квартире. Все деньги со сберкнижки отца выгребла Лариса по завещанию. То, что Женя получала в качестве гонорара за рубежом, она переводила Зое. Во-первых, ей не хотелось, чтобы учёба дочери тяжким бременем легла на Мишу, у него на это она не брала ни копейки, во-вторых, она считала, что Зое в своей студенческой жизни надо быть уверенной и независимой, она не должна ни в чём нуждаться. Женя слишком хорошо помнила свои студенческие годы – все пять лет она ходила в одной юбке…

Свои сбережения были невелики. Гонорары от отечественных изданий Женя тратила на поездки, покупку бытовой техники, просто на жизнь.

Что теперь делать? В Москве она ни с кем не сдружилась, этот город остался для неё чужим. Все эти годы ей никто не был нужен, у неё был Миша, он был для неё всем. Он был звеном, связующим её со всей остальной жизнью. А теперь звена не стало, и она осталась один на один с суровой действительностью. За эти счастливые семь лет она разучилась бороться, она просто была счастливой женщиной. Что теперь делать, как дальше жить? Вернуться в Пермь? Некуда и не к кому. Остаться в Москве? В любой момент явится Лариса и заявит, что решила продавать квартиру. А где искать работу? Ходить по отделам кадров и предлагать себя? Ради того, чтобы каждое утро давиться в переполненном троллейбусе или метро для того, чтобы какая-нибудь начальственная дама делала ей замечания, что она не то и не так делает? Нет, нет, нет! Лучше накрыться одеялом с головой и даже подушкой и забыть обо всём. Там, под подушкой, нет этого страшного мира, коварных начальников и ехидных баб.

Телефон молчал. Она ни с кем не хотела говорить, думала его отключить да забыла. А когда вспомнила, что хотела его отключить, то поняла, что уже незачем. Ей абсолютно никто не звонил. Все многочисленные Мишины друзья, редакторы толстых журналов, директора издательств, писатели, журналисты, политики, бизнесмены, артисты – все они были вхожи в их дом, все они восхищались её стихами (Осокин читал их всем гостям, они были предметом его гордости). Где они теперь, друзья академика Осокина? С каким интересом они его слушали, как пылко восторгались, смущая Женю высокими словесами – где они все? Сколько молодых авторов приходило к нему на рецензию, как благоговейно смотрели они на него – где они сейчас?

Нет, кажется, это уже противоречие самой себе: с одной стороны, она хочет чтобы никто её не беспокоил, не обременял своими разговорами; с другой стороны, она видела несправедливость в том, что Мишу так быстро забыли все: друзья, соратники, ученики. Она, Женя, и вовсе никому не нужна.

«Зачем я родилась на свет? Меня никто не любит, я не нужна даже своим родителям. Я – лишний человек. Такие не должны жить, не должны рождаться». Слёзы лавиной лились из глаз, она вытирала их подушкой…

Успокоившись, она молча лежала, глядя на белый прямоугольник потолка. Прошло много времени, начало темнеть, потом вовсе стало ничего не видно, только откуда-то с улицы светил фонарь, косвенно посылая свет в её комнату, а Женя всё также лежала без движения и смотрела в потолок.

Самое обидное – что она больше не будет печататься. Как бы там ни было, а Осокин продвигал её книги в печать, а также способствовал публикациям в газетах. Сам по себе талант ничего не стоит без связей и денег. Будучи женой самого Осокина, она имела возможность печататься, чем и нажила себе кучу врагов и завистников. Кто-то очень радуется, что она потеряла своего покровителя, а значит, и все свои позиции. Осокина ещё не предали земле, а у неё за спиной уже говорили, специально стараясь, чтоб она услышала:

– Вот пусть теперь докажет, какая из неё поэтесса! Стихи у неё весьма слабые, посредственные, да и сама ли она писала их. Сумела из провинции вырваться, сумела залезть под одеяло Осокину, пусть теперь сумеет доказать, что она без него значит.

Разве могла Женя вслух сказать, что «пододеяльные» пути были абсолютно исключены: Осокину это было уже не нужно. Он сумел дать ей столько душевного тепла, что она обходилась без интима. Она принимала его таким, каким он был, а он ещё больше боготворил её за это.