Игорь Костюченко - Царский самурай. Роман-апокриф

– Подумай, Ники. Приключение обещает быть занимательным. Здесь ты совсем от тоски завянешь.

Британец помедлил. Но потом прибавил. Всерьез.

– А ведь сердечные страдания уменьшают жизненный магнетизм ровно на треть. Слово джентльмена.

– Кто тебя надоумил? – улыбнулся Николай.

– Доктор Бэнс, – округлил прекрасные серые глаза Джорджи. Изумляясь. В его голове никак не могла уместиться элементарная догадка: оказывается, не все еще люди на Земле доверчиво внимают откровениям эскулапа и медиума, главного хирурга британского посольства в Петербурге сэра Джекоба Бэнса.

– Хорошо, Джорджи. Я же сказал, что подумаю.

Николай схватил письмо для императрицы. Озабоченно шагнул к двери.

– Но где же дежурный офицер? Надо бы послать письмо сегодняшней почтой.

Сямисен пел о временах года. Девушка в кимоно, расшитом нежными серебряными георгинами, едва касалась струн, порождавших каскады звуков. Вот пришла весна. Расцвела сакура, в ее ветвях защелкал на вечерней заре соловей. Весну сменило лето. И у пруда зазвучали мириады крыл мотыльков. Прозрачных, слюдяных. Застучал дробным перестуком дождь по зеленым листьям, а в горном ельнике отозвалась кукушка. Рев тигра – осень. Загорелась стальная звезда над голыми полями. Лезвием самурайского меча взрезала черную высь луна, острая, ослепительная. Одинокая. Последняя щемящая нота повисла в тишине. Умолк сямисен. Девушка, не вставая с места, поклонилась гостям до земли. Прижала набеленный лоб к циновке. Так замерла. Неподвижным камнем. Потом снова подхватила инструмент. Она выпевала старательно теперь древние изысканные стихи. Пела о шелесте шелков придворных дам, о встречах любовников на садовых тропинках под седыми соснами, о грохоте копыт боевых коней. О благородстве и низости. О возвышении и падении царственного дома Тайра.

Поручик Берендеев попробовал кое-что перевести на русский великому князю Николаю Александровичу из того, о чем пела девушка в серебристом кимоно. Толмачом Павел Петрович оказался посредственным. Обрывал фразу на полуслове, щелкал пальцами, хватал воздух ртом. И был в этот момент, так решил про себя мичман Рябушкин, похож на выброшенного из пруда карася. Доктор Бэнс подсказывал жандарму перевод трудных для поручика японских идиом. Павел Петрович благодарно прижимал ладонь к сердцу, не обращая внимания на снисходительно-вежливую улыбку наследника Российского престола. Когда Берендеев особенно яростно защелкал жесткими пальцами, Николай мягко тронул его за рукав и поблагодарил за труды. Оборвал он услужливого Павла Петровича вовремя. Вновь замолк сямисен. И девушка вновь склонилась перед гостями в низком поклоне.

– Чудесно, – выдохнул принц Джорджи, отчаянно выкручивая обтяжную пуговицу тужурки. Крутил он ее с таким пылом, что мичман Рябушкин подумал: музыкой принца не проймешь. Заскучал. Не за балладами он наведался в уединенный, для услад предназначенный домик в тихом и отдаленном от порта квартале Кобе. Оно и понятно, увертюра затянулась. Эвон, в Мариинском театре таких продолжительных вступлений избегают-с. Публика чего доброго зашикает, освищет бенефис. Безусые корнеты гауптвахты не побоятся, рванут прямиком из партера за кулисы да устроят конфуз дирекции. Без стеснения убранного звездами да лентами орденскими генералитета в ложах.

– Замечательно, – согласился с британским принцем Николай. – Столько грусти. И высокого искусства. Наверное, надо долго учиться, чтобы овладеть этим инструментом.

– Не сложнее нашей балалайки будет, – сердито заметил по-английски Берендеев, обиженный тем, что наследник прервал его потуги блеснуть познаниями в японской словесности.

– О, балалайка! Бьютифул! Но что же дальше? – Джорджи нетерпеливо повернулся к доктору Бэнсу. А тот с явным раздражением взглянул на Берендеева. Поручик хлопнул в ладоши.

Неслышно ступая, появился пожилой и седой, как лунь, японец. Куцая, в три волосинки бородка. Неброский коричневый халат с подвернутыми полами. Он кланялся, переломившись пополам, выставив перед собой кедровый полированный ящик. Что-то быстро говорил по-своему, и лысина его моталась вверх-вниз. Как биллиардный шар на веревочке.

Японец уселся перед гостями. Подозвал девушку повелительным коротким жестом. Та приблизилась на коленях, не вставая. Открыла ящичек и подала старику обернутую шелком трубку. Японец еще раз поклонился каждому из гостей. Беззвучно, как тени, появились и расселись полукругом рядом с девушкой, игравшей на сямисене, еще три юные японки. Лица выбелены, разрисованы тушью и белилами, нарумянены. Все в ярких, шитых золотом и серебром по шелку, одеждах, перетянутых пунцовыми поясами. Старик отрывисто сказал что-то. непрестанно кланяясь.