Илья Масляков: Федерика ди Альто Адидже, маркиза с грустною судьбой. Пьеса

Лукреция, с восторгом наблюдавшая за дракой, валиться на руки к ди Альберто, как только они освобождаются от шпаги.

«Ах ди Альберто, милый ди Альберто,

Спасли вы жизнь и честь спасли мою.

Вы идеал мужчины, совершенство,

Самсон и даже Геркулес в бою.

Я даже испугаться не успела,

А вы, как град, свалившийся с небес,

Как Зевс, как громовержец, как Аттила,

В пух разнесли, паршивый этот плебс».

«Падает в глубокий обморок», одним глазом подсматривая, что он будет делать.

Ди Альберто подхватывает Лукрецию на руки, и, понимая, что ближайшие часов пять она в себя не придёт (откуда знать ему, что виной всему, т.е. этому самому обморок, тугой корсет, который надо бы расшнуровать), относит в свою холостяцкую квартиру, расположенную в мансардном этаже гостиницы «Тосканский боров». Кладёт на кровать и со спокойным сердцем отправляется во дворец Герцога Тосканского проверять посты и менять караулы.

«Cудьба ко мне повёрнута лицом,

Любви без меры, выбрать лишь осталось.

С одной чуть было не попался пред отцом,

Другая под ноги на улице попалась.

И денег у обоих пруд пруди,

Уйду со службы, буду жить спокойно,

И бёдра у обеих и грудИ,

Но жить с двумя, конечно, непристойно.

Лукреция красива, но глупа,

А что ещё от бабы мужу надо?

А Федерика ликом некрасна,

Осанкой королева, статью, взглядом.

Сейчас свою я службу отслужу,

Приду домой и всё решу спокойно.

Лукрецию на ложе возложу,

Она любви моей вполне достойна.

Эй, караул, а ну не спать, не спать,

Вы герцога Тосканы стражи ночи,

Пред капитаном должно смирно встать,

И ночью я на службе, между прочим».

Стоят гвардейцы грозно на постах,

Дворец во снах полночных пребывает,

И лишь луна играет на устах,

И мёртвым светом полночь расцветает.

Рассвет близёхонек, запели петухи,

И поутру мой караул сменился,

И слышится вдали пастуший рог,

И солнца первый луч к земле пробился».

После ночной караульной службы ди Альберто возвращается в своё жилище и с умилением смотрит на сладко спящую Лукрецию, которая уже сказочным образом успела раздеться и лечь под одеяло.

«Дитя прекрасно, словно дивный сон,

И влюблена в меня любовью светлой.

И я не обеднею, mil pardone,

Коль поделюсь любовью предрассветной.

Проснись, дитя, не пропусти минуту,

Когда в тебя, твой капитан войдёт,

Сердца соединятся этим утром,

На крыльях птица счастья унесёт.

Проснулась… и ничуть не испугалась,

Лишь крепче обняла и замерла,

Своей рукою к плоти прикасалась,

Кричала, что всю жизнь меня ждала.

В бредовой скачке, мокрые от пота,

По комнате летал перины пух,

Мы долго занимались сей «работой»,

Ну по полудни часиков до двух.

Но ночь бессонная на силах вдруг сказалась,

И рухнул я подкошенным снопом.

Мне снился сон, во сне ты улыбалась.

Быть может, всё закончилось венцом.

Размежил очи, уж почти смеркалось.

Один в постели, сон ли, быль ли, явь?

И лишь багровым цветом расплывалось

Пятно на белом шёлке одеял».

В дверь комнаты капитана ди Альберто тихонько постучали – вошёл мальчишка, прислуживающий в гостиничном трактире, поставил на стол нехитрую снедь: бутылку вина и холодную ветчину, и, смутившись, спросил (мальчишка боготворил капитана и мог часами полировать его шпагу):

«Синьор, вы слышали? Гуляет новый слух,

Что кто-то дочь Пуччини обесчестил?

Я нем, синьор. Да, да, я нем и глух,

Но, говорят, что будет много мести.

Он, говорят, гвардейский офицер,

И к герцогу Тоскани входит в свиту,

Хотя купчишки эти, например,

Способны врать, чтоб заграбастать титул».

Пьетро в ответ мальчишке

«Ты, брат, стоишь на правильном пути:

Кто слухам верит, тот не знает правды.

Лишь тот способен честь свою спасти,

Кто рот лгунам заткнёт ударом шпаги.

После этих слов Пьетро откинулся на подушки и спокойно заснул, решив предоставить решение всех насущных вопросов будущему дню, проведению и святому Франциску, покровителю Тосканской гвардии.

Это же утро, дом купца Джакомо Пуччини. Джакомо за завтраком просит слуг оставить его наедине с Федерикой и обращается к ней ласковым проникновенным тоном.

«Дитя моё, внемли моим речам!

Я долго думал, как начать tirade.

Я жизнь свою кладу к твоим ногам,

И жизнь твоя мне старику награда.