Валентин Люков - Северное сияние. Лирические новеллы

Еще издали, идя напрямик степью, он увидел на улицах села что-то необычное. Он шел с юга. А с северной стороны серебрились на солнце тонкие нити узкоколейки. По ним неторопливо тянулся состав с гружеными платформами. На дороге, напротив его дома, лежали огромные груды деталей экскаваторов. Около них хлопотали незнакомые парни в спецовках, вели монтаж.

Петр раньше слышал, что Лебеди стоят на руде, запасов которой хватило бы всей промышленности страны на многие десятилетия. И вот началось…

Для того чтобы приступить к разработке карьера, надо было переселить лебединцев в другое место, а одряхлевшее село пустить на слом. Но тут сказалась стариковская привычка к устоявшемуся плетню. Им предлагали новые дома под железом и шифером, с электричеством и радио, с палисадниками и зеленью, а они цепляются за свое: тут наши предки жили, тут мы родились, тут и помрем.

– Далась вам эта рухлядь! – убеждал родителей Петр. – Не за тридевять земель вас переселяют! Тут же ведь рядом, рукой подать…

– Ты кусок оторванный, – отвечали те. – Твое дело – посоветовал да и умотал на свою шахту, а нам тут жить.

Разговор затянулся за полночь. А утром старик-отец стоял у прогнивших развалин и думал свою думу. В ладони он держал завернутого в тряпочку… сверчка. Кругом по улицам носилась пакля, гонимая ветром, с глухим скрипом валились старые избы, хрустели под гусеницами бульдозеров отжившие плетни и подворотни.

К вечеру длинная вереница машин двинулась за околицу. Лебединцев ждали новые дома, новые заботы, новые радости. Первые дни отец горестно вздыхал: в суете он потерял своего сверчка. Потом забылся, а теперь даже вспоминать об этом не хочет…

Рассказывает Петр историю последних дней села, и нет в его голосе сожаления.

– Вы только посмотрите, – говорит он, указывая на рудник. – Это же красота!.. Я так и не уехал на свою шахту. Написал ребятам – так и так, мол, не обижайтесь, остаюсь здесь. …Это же, вот где мы стоим, моя земля. Там вон наша хибара стояла, где сейчас дробильная фабрика. Иду на смену, будто в свой дом вхожу.

Над рудником, выползая из низины, с берегов Оскольца, стелется вечер. Над нашими головами плывут тихие белые облака.

Петр улыбается:

– Как лебеди, правда?

Облака действительно чем-то напоминают огромных величавых лебедей. Их крылья распластались над рекой, над карьерами, над неумолчным гулом работающих машин, над степью, что раскинулась вокруг.

Ночь.

В вагоне двое – парень лет двадцати двух и я. На парне потрепанный морской бушлат, широкие форменные брюки и штатская коричневая ушанка, которая никак не идет к тельняшке, что виднеется на его груди. Он сидит в противоположном конце вагона, изредка подбрасывает из ящика кусочки угля в маленькую железную печурку и курит одну сигарету за другой. На багажной полке трясется его чемоданчик с потертыми углами. Я давно наблюдаю за парнем, стараясь угадать, кто он и куда едет.

Он встает, подходит ко мне и спрашивает, который час.

– Половина десятого.

– Спасибо, я думал – мои отстают. Едем-едем, а Губкина все нет. Боюсь, не проехать бы.

У него большие обветренные ладони. Я смотрю на них и думаю: такие ладони, должно быть, очень серьёзны, когда парень работает.

Он садится напротив и начинает рассказывать, хотя я ни о чем не спрашивал. Имя его Владимир Стельмахов. Ему действительно двадцать два года. Служил на флоте кочегаром, мотористом, механиком. Он вспоминает о службе, о товарищах, и в его голосе слышатся грустные нотки. Служба ему нравилась.

– Не повезло мне, – говорит он. – С детства мечтал быть моряком, а тут только начал и – в запас. Два года всего и походил.

– Что так?

– Да понимаете? – он сдерживает волнение. – Выстроили нас, зачитали приказ о досрочной демобилизации – и по домам. А наш крейсер, совершенно исправный, – в док. Разрезали на куски, погрузили на платформы – и на переплавку. На наших глазах. Каково?

Словно в ответ на его слова, вдалеке вспыхнули яркие сполохи электросварки. Это было так неожиданно и так кстати, что Владимир не удержался от возгласа:

– Глядите!..

Мы долго смотрели на чудесные россыпи искр в ночной дали, пока поезд не свернул в сторону и видение не исчезло.

– Вот так и наш крейсер резали, – сказал Владимир. – Тоже ночью, и так же искры сыпались. Мы с берега смотрели.

Наверное, мы оба подумали об одном: как все же хорошо ехать вот так по земле и видеть только такие, мирные искры в ночи…