Галина Долгая - Песни бегущей воды. Роман

Джаркын во сне чмокает, есть, небось, хочет. Два дня не ест. Хорошо, хоть молока выпил. Щеки порозовели. Рука Айтулин легла на лоб мужа. Не горит… Неужто камень жар забрал? Ох и чудеса! Айтулин решила оставить подарок Тенгри на груди мужа. Укрыла его только потеплей. Посидела еще, послушала, как он дышит. Тихо дышит, не хрипит. Пусть спит! Надо поесть приготовить. Проснется голодный! Мясо сушеное еще осталось, ячмень есть, молоко заквасила вчера, надо процедить, курт 4 4 Курт – шарики из высушенного творога. навалять, с супом в самый раз будет!

Айтулин привстала на плохо гнущихся ногах. Руками себе помогла, да задела мешок с сокровищами. И такая радость ее вновь обуяла! Вот их спасение! Теперь и конь у них будет, и какого бродягу наймут в помощники, и юрту обновят – совсем кошма 5 5 Кошма – войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти. прохудилась! Расплылось лицо старухи в улыбке! Вновь захотелось посмотреть камни. Она взяла мешок и вышла с ним из юрты.

Солнце ярко светило над головой. Озеро разогнало облака, и теперь они белым пухом лежали на хребтах гор. Не сразу различишь, где облако, а где снежная шапка!

Айтулин стянула сушившуюся кошму на землю и уселась на ней, скрестив ноги. Мешок, украшенный цветами из красной шерсти, кое-где побитый молью, грел пальцы. Айтулин не выпускала его из рук, наслаждаясь предвкушением зрелища. Но вот нетерпение достигло своего предела, и она расправила старый войлок, разгладила смятый край и, приподняв за нижний угол, тряхнула мешок. Камни, обгоняя друг друга, высыпались на кошму.

– Ай, ай, ай, – довольно запричитала старуха, покачиваясь из стороны в сторону.

Других слов, кроме короткого восклицания, у нее не нашлось, чтобы выразить восхищение и то довольство, которое она ощущала. В животе приятно щекотало, как в былые годы, когда Джаркын запускал руку под платье, а в груди замирало сердце, ожидая то ли радости, то ли беды.

Не так много сокровищ успел забрать муж из сундука, но и горка величиной с черепаху радовала глаз. Айтулин зачерпнула камней, как воды в ручье. Каплей упала жемчужина, проскользнул между пальцами лазуритовый кабошон, скатился с ладони полупрозрачный агат… Женщина поднесла ладонь к глазам поближе, почти под нос, и зацокала языком.

– Ай, ай, ай…

Трясущиеся, скрюченные пальцы пробежались по камням. Приятным холодком отозвались сокровища. Айтулин сжала подушечками пальцев краснеющий сердолик, подняла, снова зацокала языком. Воображение старой женщины рисовало украшение, в котором этот камушек станет центральным, главным! Повиснет на груди серебряный бойтумар, на тонких цепочках будут позванивать, сталкиваясь друг с другом, зерна гранатов, бирюзовые вкрапления высветят красный сердолик…

Замечталась Айтулин и не сразу услышала стук копыт за юртой, храп коней, одурманенных быстрой ездой, лай своего пса, такого же старого, как и его хозяева. Так неожиданно прямо перед ней появились два всадника. Айтулин легла грудью на свое добро, подгребла мешок, неловко, по-старушечьи пытаясь скрыть то, что досталось ей на старости лет. Но камни как назло расползлись по кошме, вынырнули из-под дряхлой груди, засверкали, засияли. Айтулин шарит по ним, ухватила какой покрупнее, сжала в кулаке.

Всадники успокоили коней, цыкнули на собаку, но не спешиваются, видать, торопятся. Один наклонился, говорит:

– Мать, дай кумыса 6 6 Кумыс – кисломолочный напиток из кобыльего молока. , давно в дороге, горло бы промочить.

И ждет, а Айтулин дар речи потеряла, бормочет что-то несвязное себе под нос.

– Что с тобой, мать? – всадник недоумевает. Бросил быстрый взгляд на юрту, понял, что небогато тут. – Есть кто в юрте? – спросил, прислушался, поглядывая на темнеющий вход. Тишина. Никого нет. Он снова к старухе: – Видать, некому и воды поднести.

Слетел с коня, а старуха и вовсе к земле прижалась, трясется вся.

– Мать… – всадник подошел к ней, склонился, прикоснулся к спине.

В Айтулин словно демон вселился. Она подняла голову, осыпала гостя руганью, а сама подолом камни прикрывает, да неловко так. Всадник нахмурил брови. Из-под шлема капли пота стекают, щеки красные от ветра. Заметил он добро, сощурил свои и без того узкие глаза, усмехнулся.

– Так ты гостей привечаешь… А что там прячешь, а, мать?

И толкнул Айтулин. Она завалилась назад, ноги выпрямились, подол задрался, камни рассыпались.

Второй всадник слез с коня. Улыбается во весь рот.