Константин Готье - Тридцатый виток Сатурна. Из цикла «Письма с Монмартра»

Сцепленные руки, свободно раскинутые ноги и полное ощущение того, что если смотреть достаточно долго, то можно заметить, как он ворочается. Кто знает? Может быть по ночам он поднимается с каменного ложа и тяжелыми шагами идет на пятнадцатый участок, навестить свою возлюбленную Альфонсину дю Плесси?

Я сосредоточился, набросал основу и принялся выписывать детали. Дюма получался каким-то серым, беспокойным и угловатым, как гусеница, попавшая под колесо велосипеда. Наверно у моего таланта сегодня был тайм-аут, если, конечно, он, этот талант, вообще существовал.

Наконец мне хватило ума скомкать неудачный набросок и со злостью запустить им в наглого серого кота с разорванным ухом, который показался из-за соседней могилы и со скучающим видом наблюдал за моими муками творчества. Кот увернулся, потом нехотя и нарочито медленно, будто подчеркивая, что делает это только для того, чтобы не нарушать заведенный порядок вещей, спрятался за гранитную плиту. А вот рисунок надо будет потом подобрать: я не особенно суеверен, но точно знаю, что ничего из своих вещей на кладбище оставлять не стоит. Даже, когда я чиню карандаш, очистки собираю в салфетку и уношу с собой. Такой вот педант.

Я достал новый лист, но не успел сделать пары штрихов, как наглый котяра появился снова. Ладно. Подберу сейчас, заодно отгоню этого обормота. Я обошёл соседний обелиск, подобрал скомканный лист и обомлел. Метрах в тридцати от этого места, но чуть ниже, возле большого семейного склепа в глубокой задумчивости вполоборота ко мне сидел человек. Из своей импровизированной мастерской я его видеть не мог, сейчас же я забыл и про кота, и про комок бумаги, и про цель моего визита. У меня немного кумиров из мира живописи, но за встречу с некоторыми из них, клянусь, я отдал бы целое состояние! Повстречать ван Гога, Синьяка или Эмиля Фриана было проблематично по причине их давнишнего развоплощения, но вот увидеть здесь и сейчас самого Парсельера – гения современного импрессионизма, казалось чудом. Это было бы тоже самое, как если ревностный католик нос к носу столкнулся с папой римским, или моя Стефани с не дающей ей спокойно дышать Милен Фармер.

И вот теперь великий и таинственный Парсельер, самый позитивный и жизнеутверждающий художник нулевых и десятых, рисующий, как о нем справедливо говорили, «солнечными зайчиками», сидел от меня на расстоянии окрика и рассеянно крутил в руках газету. Его жизнь и творческий путь не были тайной за семью печатями, но вот так просто я бы ни за что не сказал ни откуда он появился, ни где происходило его творческое становление. Я открыл его для себя лишь тогда, когда он приблизился к пику своей славы; а из интервью, которое видел в нете, вынес только то, что когда-то он рисовал комиксы и выиграл в Париже конкурс уличной живописи. Я несколько раз посещал его выставки, но лично никогда не видел, только фотографии и интервью.

Однако там возле потемневшего от времени склепа, у входа в который тенью утреннего тумана были придавлены три темно-бордовые розы, был именно он, мой кумир, тот, на кого я мечтал бы походить, и тот, с манерой письма которого у меня не было, и даже во сне не намечалось, ничего общего.

Я вернулся, забрал сумку и нашел новое место для этюда. Теперь Дюма-сын лежал ко мне левым боком, зато я, без опаски быть замеченным, мог наблюдать за Парсельером. Я точно решил, что мне каким-то образом нужно ему представиться, но когда и как, я придумать не мог. Конечно не на кладбище, я не собирался вмешиваться в чужую скорбь или воспоминания. Наверно стоило проследить за ним, и как бы случайно «столкнуться» на улице. Детский сад, конечно, но чего не сделаешь, чтобы приблизиться к воплощению своей мечты? М-да… И что я ему скажу? «О! Неужели это вы, мсье? Я посетил все ваши выставки, видел все ваши работы, восхищаюсь вашей манерой письма и преклоняюсь перед вашим гением; я и сам художник, только рисую „натюрморты“ в прямом, так сказать, буквальном значении… И вот, не хотите ли взглянуть, для меня ваша оценка так много значит, и…» Сладкий бред, но вдруг сработает? Знакомство, нужные рекомендации, концессия союза художников и, быть может, площадь Тертр?

Я автоматически пошарил в сумке: там оказалось несколько рисунков, среди которых был памятник Оскару Уальду на Пер-ла-Шез и потрепанный временем живописный склеп семьи Фриссонов. Ну, хоть что-то, Дюма-то я сейчас точно не закончу.

Прошло минут десять томительного ожидания, с одной стороны нервного шорканья карандаша по бумаге, больше всего напоминавшего автоматическое письмо, с другой. Я отвлекся от созерцания своего кумира лишь на пару минут, когда мне показалось, что у меня что-то начинает получаться, как чуть не упустил его из виду. Место, где он только что сидел оказалось пустым; остались лишь три жёсткие, как колючая проволока розы, да случайно забытая им газета.