Руал Амундсен - Всемирный следопыт, 1928 № 07

— Ну и пропастина! Так и затягивает…

— Подождем здесь остальных, — сказал Петька. — А вон, ваше благородие, и «Золотые Шишки» видны. Гля-кось!

Ротмистр поглядел в указанном направлении и увидел гору, вершина которой, причудливо изгрызенная ветрами, отливала на солнце золотом. Отсюда и произошло ее название.

— А теперь на ночь [11] На север. ) гляди. Самую матушку Яман-гору [12] Яман-тау — высочайшая вершина южного Урала — 5400 футов. ) увидишь.

Ротмистр взглянул на север. Яман-тау большую часть года бывает закрыта туманами и облаками, пряча в них белоснежную голову. Но ротмистру посчастливилось. На один только миг отдернулся облачный полог, открыв мрачную массу горы. И опять она укуталась в облака. Ротмистр невольно вздрогнул. У него осталось впечатление каких-то головокружительных черных круч, голых безобразных скал и серых извилистых ущелий…

Гусары один за другим начали вытягиваться на вершину. Показались вьючные лошади Шемберга, а за ними и он сам, с исцарапанными щеками, посиневшими от холода губами, но веселый и довольный.

— Это вон синеет заводской пруд, — продолжал рассказывать ротмистру Толоконников, — а близ его и мост на ту сторону. Да его отседа видно!

Петька встал на обломок скалы и, приложив к глазам козырьком руку, посмотрел вниз. Ротмистр, увлекшийся флягой с водкой, обернулся от подавленного крика. Взглянул на лицо Петьки и отшатнулся, — так оно было исковеркано ужасом.

— Чего ты?

— Мост!.. — и не докончил. Бессильно опустился на землю.

— Ну?

— Сожжен!

Никто не сказал ни слова. Долго молчали подавленные, особенно остро почувствовав свое бессилие, свое одиночество среди горных дебрей.

— Кто же сжег-то? — первый очнулся ротмистр.

— «Их» рук дело, — ответил седой вахмистр. — Перехватили, значит, нас!

— Да не распускай ты сопли! — тряхнул ротмистр Петку. — Ужель другого пути нет?

— Есть, — безразлично ответил Толоконников. — На Ягодные горы. Белую округ обойти, а потом опять вниз, к фортеции спускаться. Да только я дороги не знаю, запутаемся…

— А вброд через Белую! — с проблеском последней надежды крикнул ротмистр.

Вахмистр посмотрел презрительно на своего командира и непочтительно ответил:

— Чай, не ослеп, ваше благородие! Вишь, она свирепая, как дьявол, — осеннему паводку время…

Плечистый фланговый гусар, которому все равно нечего было терять, крикнул весело:

— А ведь наше дело, ребята, чистый табак! Ей-богу!

— Што ж, неушель назад? — отчаянным воплем вырвалось у Шемберга.

— Назад вам тоже пути нет! — раздался совсем близко твердый, чуть глуховатый голос. За скалой, в нескольких саженях от каравана зашуршали камни — и на открытое место вышел человек в красном казацком чекмене.

— Хлопуша! — испуганно выдохнул Петька и нырнул в ближние кусты…

— Ты кто таков? — скорее удивленно, чем испуганно спросил ротмистр.

— Чай, повыше тебя чином, — улыбнулся Хлопуша, — полковник я царев — Хлопуша!

Гусары переглянулись многозначительно, услышав это, уже ставшее известным на Урале имя.

— Нет у нас царя, — крикнул ротмистр, — мы только всемилостивейшую государыню признаем!

— Стара песня, барин! — насмешливо откликнулся Хлопуша. — Пора бы уж поновей петь. И запоешь, запляшешь даже под нашу песню, вспомни мое слово. Ну, да ладно! А ты вот што, твое благородие, не ершись-ка без толку. Назад вам ходу нет, тропу Уршакбашеву мой есаул стережет, да и «чесночком» [13] «Чеснок» — подметные рогульки, колючие железные шипы. ) мы ее для верности посыпали, штоб кони ваши не прошли. Смекаешь?

— Коли назад нельзя, — сказал ротмистр, — вперед пойдем.

— Не пущу! — спокойно ответил Хлопуша.

— Кто?

— А я.

Ротмистр оглянулся и, увидав, что весь его эскадрон уже подтянулся на вершину, обнажил саблю. Шагнул к Хлопуше:

— Уйди с дороги, бродяга!

К его удивлению, Хлопуша не отступил назад, не потянулся даже к оружию. Наоборот, спокойно прислонив к скале ружье, вложил в рот два пальца и свистнул. Это был настоящий, былинный, разбойничий посвист, который, если верить сказке, «лист с деревьев срывал», от которого ужасом туманилась голова, лошади вставали на-дыбы, а руки опускались в предсмертном бессилии. И этот разбойничий свист словно оживил гору. Из-за каждой скалы, из-под каждого камня, из каждого куста выросли люди и устремились к Хлопуше…