Владимир Положенцев: Правда гончих псов. Виртуальные приключения в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова

Но кромешников и не надо было «выпроваживать». В следующее мгновение они уже толкались задами в дверях, пытаясь все разом выбраться наружу. Один из них обронил бердыш. Секира отскочила от стенки, упала на Бакуню. Как лезвием срезала часть воротника на кафтане, чудом не задев самого.

– Ладно, – вздохнул Плетнев, садясь за стол. Он не переставал боковым зрением следить за тлеющим трутом в руках юнца. «Вот ить, худоумец, как близко огонь к зелью держит. Рванет и сапог не сыщут. Что же надобно Ваське, раз на такую крайность сподобился? Не иначе, все заранее просчитал… а, значит… значит, царь али ужо помер, али жив – здоровехонек и медовуху малиновую кушает. Хм…»

– Угощений не предлагаю, – сказал Губов. – Так вот. Ежели не желаешь вслед за своим хозяином на плаху отправиться, вникай в то, что я тебе поведаю. Государь мертв. В ночь на Святителя Петра и преставился. Отравил его твой Малюта. Помогал ему ты. Доволен?

– Я-я…, – замычал Бакуня, но так и не нашелся что сказать дальше. Одно дело разговоры в доме Старицкого – жив царь али нет, а тут сам Васька Губов об том говорит, да еще с бочкой пороха в обнимку. Серьезно. Опомнившись, начал креститься.

– Помер, значит…, – выдавил наконец Бакуня – …Спаси его, господь… Отчего же колокола молчат?

– Успеется, – неопределенно ответил Василий.

– Понятно. Ждут, когда полки Басманова из Ливонии вернутся. Земские за Старицкого, думские – за сына Ивана. Федор – пустое место. Начнется…

– Да, могут Шуйских позвать. Али вообще похерят Рюриковичей. Чем, скажем, Годуновы плохи? – подмигнул Губов Борису.

– А что! – отозвался тот, – надел бы я шапку Мономаха, первым делом со шведами, ляхами да литовцами мир подписал. Надобно у них полезное брать, а не бодаться.

– Сопли подбери, – осадил его Бакуня. – Тоже мне, потомок Римских кесарей… И фитиль потушил бы что ли, баламошка.

Борис положил тлеющий трут на тарелку, подошел к Бакуне и со всей силы, двумя руками ударил его в ухо. Это стало полной неожиданностью не только для Плетнева, но и для Василия. Он открыл рот, а оглушенный Илья свалился со скамьи. Завертел головой, как тот медведь, от которого он спас Малюту.

– Больше меня так не обзывай, – прошипел Годунов. – Я ить дворянин, хоть покуда и на конюшне. Сломаю шею, не заметишь.

Василий помог Илье подняться, усадил на лавку.

– Видал, какой у меня сподручник? Сущий Зевс-громовержец. А уж по уму прям император Юстиниан. Так что почти угадал. Итак, царь Иван Васильевич приказал долго жить, упокой бог его грешную душу… Теперь потребно действовать быстро и решительно.

А государь всея Руси, живой и здоровый, тем временем уверенным шагом приближался к селу Клементьево, что вблизи Троицкого монастыря. Давно так долго не ходил, от напряжения левое плечо, которое всегда было выше правого, поднялось еще шибче. Со стороны могло показаться, что чернеца перекосило кривой болезнью. Но его яркие голубые глаза устали не знали.

В посадах обители, где его крестил игумен Иосаф, и которая несколько лет назад сгорела почти до основания, он останавливаться не стал. Пылало тогда так, что плавились колокола, горела земля. Погибла монастырская казна. Но плакал Иван не по ней. А плакал, когда представлял как текут слезы пред огнем по ликам святых на иконах. И сердце его разрывалось. «Ох, не уберег вас, страстотерпцы… аз виновен, аз грешен…» Седмицу в Успенском соборе молился, сам по утрам и вечерам звонил в колокола, читал для поднятия духа Иоанна Златоуста и Житя Святых. Еле отпустило.

Нет, даже глядеть на стены обители страшно. А в посадах могут признать и без бороды. Ох, тяжко без неё. И как это глупые ляхи да немцы с голыми лицами живут? Холодно и чешется. «Надобно бы указ издать о запрете бритья бород. Токмо изменникам – латинянам оное гораздо».

В селе Клементьево был большой торговый двор. Здесь продавали горячие пироги, ржаную и пшеничную каши, сбитень, мороженое мясо лесных зверей и птиц. Кривоглазая бабка сунула ему в руку лепешку, кто-то протянул моченое яблоко.

Иван благодарно кивал, не откидывая капюшона, шептал молитвы. В полу схимы ему вцепился дурной калека, что-то мычал несуразное, плевался. Отодрать его помогли мальчишки, прогнали дурака пинками в канаву, откуда он продолжал изрыгать что-то непотребное. Вывалялся в грязи, стал показывать «монаху» фиги. «Узнал что ли?»

За торжищем стояла корчма. У неё томились понурые ямщики. По всему было видно, что седоки их не шибко одолевают. Туда и направился государь.