Петр Оффман - Купол на Кельме

Вероятно, большинство девушек на ее месте стали бы отнекиваться, слегка покраснели бы, а потом сделали бы удивленные глаза. Дескать, какие слова, когда на снегу?

Но Ирина не признавала кокетливых уловок.

– Да, всерьез, – сказала она просто.

Так было произнесено самое главное, то, что я повторял ей несколько раз, то, что ждал от нее много месяцев и даже лет.

В тот вечер мы говорили очень мало. Ирина рано ушла, и я, как ни странно, был доволен. Ко мне пришло большое счастье. Оно заключалось в двух словах: «Да, всерьез». И мне хотелось побыть наедине с этими словами, не прибавлять к ним ничего.

«Рыжий дед» задул лампу и, кряхтя, полез на лежанку. Горница утонула во мраке. Виднелись только синие квадраты окошек. Слышалось сонное дыхание, всхрапывание, тихие стоны Маринова. В печке стреляли угольки, мышь скреблась в углу. А я лежал с открытыми глазами и с глубоким удовлетворением твердил про себя: «Она любит меня всерьез».

В этот вечер я не думал о будущем. Я достиг великого перевала, и мне хотелось задержаться на нем ненадолго. Так бывало у меня в детстве: когда получишь долгожданную игрушку, в первый момент не хочется играть с ней. Важен факт: игрушка у тебя в руках.

Но к утру я почувствовал счастье, готов был испытывать его, обсуждать и рассматривать. И, кажется, в этот день я в первый раз спросил Ирину, когда и за что она меня полюбила.

Ирина уклонилась от ответа. Она не склонна была препарировать свое сердце. Любовь пришла. Ирина радовалась любви и вовсе не хотела ее развинчивать, чтобы посмотреть, что там внутри.

Но я настойчиво добивался: как и за что? Влюбленные всегда задают этот вопрос. Вероятно, за ним прячется самолюбивая надежда: «Может быть, во мне есть необыкновенные достоинства, незаметные для равнодушных знакомых и даже для меня самого».

Наконец я выпросил ответ. Ирина сказала:

– Это случилось не сразу. Сначала ты был все время невпопад, какой-то заносчивый и нарочитый. А потом я узнала – ты надежный, но притворяешься эгоистом. У тебя хорошие чувства, но ты стесняешься их показывать. И ты стал впопад – так по-настоящему говорил о радостной любви, так правильно относился к Маринову, когда мы думали, что он погиб…

– Значит, я представил веские доказательства? – сказал я снова невпопад.

Ирина пожала плечами:

– При чем тут доказательства? Любовь в сердце! Когда она приходит, это чувствуешь!

Двенадцать лет назад по свежим следам я составил записки об экспедиции на Лосьву, думал превратить их в повесть. Но все не находилось времени – то путешествия, то научные статьи. В конце концов я передал записки товарищу – геологу, а тот привлек еще литератора. Вдвоем они почему-то писали вдвое дольше…

Но вот книга закончена. И с авторским волнением я читаю главу за главой героям этой книги: Маринову, Ирине, Левушке, Глебу, Николаю…

Судьбы бывших студентов сложились по-разному.

Пожалуй, интереснее всего у Левушки. Он составил себе расписание жизни на двадцать лет вперед и выполняет его с чрезвычайным упорством. Выбрал он себе очень интересное дело, где все еще впереди, – геологию морского дна. И уже сейчас известен как молодой, способный и не по годам самостоятельный исследователь.

Глеб перешел на эксплуатацию – работает заместителем директора шахты в Донбассе. У него есть необходимое для руководителя спокойствие, умение неторопливо заниматься десятками дел, все помнить, на все находить время.

У Николая дела несколько хуже. Вскоре после экспедиции на Югорский кряж он женился, не нашел в себе выдержки, чтобы завершить учение. Он работал в разных городах, менял профессии, но сейчас вернулся к геологии и кончает институт заочно.

Маринов работает в Сибири и каждое лето проводит в экспедициях, хотя ему уже за пятьдесят и его жена считает, что ему пора отдохнуть. По-прежнему у него громадные маршруты, сложные задания, но за лето он успевает пройти вдвое больше других и сделать втрое больше.

Я знаю обо всех его работах, потому что Ирина каждое лето ездит с ним и категорически отказывается поехать со мной.

– Мы с тобой товарищи, – говорит она. – А у Леонида Павловича я учусь, как тогда, на Югорском кряже.

Каждая глава вызывает воспоминания. Глеб вносит поправку: на первом обнажении были и пермские породы.

– Нужна точность, – говорит он, – иначе никто не поверит.