Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана

— В Альберт-колледже, — вставил Бирс. — Мне это известно.

— Подождите, — отрезал Рифат почти повелительно. — Я хочу, чтобы вы поняли. Слова ваших великих — Вашингтона, Линкольна — я заучивал наизусть, как молитвы. Все, исходящее от вашей страны, мне казалось святым.

Рифат положил свою левую руку — тонкую, белую — на могучую, выдубленную солнцем ручищу телохранителя. Серебряная насечка на шпаге заискрилась.

— Теперь я жалею, — голос Рифата дрогнул. — Я жалею, что меня взяли из моего мира, из моего племени и отдали в ваш мир. Я горько сожалею. Не было бы разочарования. У вас я оказался в силках. Да, в силках, сплетенных из лжи.

Бирс ловил себя на том, что он охотно ушел бы от правды, от жестокой правды, которая раскрывалась в словах Рифата. Но нет, она настигает его…

— Вам ничего не стоит объявить меня агентом русских. Меня уже так называют у вас, я уверен… Но я был предан вам душой и телом. О России я знал только то, что слышал от вас. Я верил всему. Тем страшнее было для меня… Когда меня посвятили в задачи последней операции, я потерял разум, я не знал, что делать. Меня спасли турки, два турка, с которыми я должен был идти.

Рука Рифата скользнула по эфесу, стиснула ножны. Он волновался, события той ночи возникли перед ним. Турки стремились как можно скорее избавиться от Рифата. Они вели какую-то свою игру, они не нуждались в третьем. И Рифат ухватился за эту возможность, позволил им…

— Вы поняли меня? — спросил он. — Убить Брайта, чтобы свалить потом на русских! Я не мог пойти…

— Вы сказали — Брайта? — спросил Бирс похолодев. — Соммерсета Брайта?

Рифат, серебро сабли, алые янтари Сулейман-бека — все словно погрузилось в туман. Так вот он, рикошет! Убить Брайта, посланца мира, как называют его русские. Убить, разделаться с «красным» Брайтом и свалить все на большевиков, еще туже завести пружины холодной войны! Недаром Сай ругал Брайта перед смертью…

— Коварство — это оружие бесчестных, — произнес Рифат, — не имеющих правды.

Лицо его стало строгим. Он выглядел теперь судьей, читающим приговор.

Таким и остался Рифат в памяти Бирса. Вместе с толмачом Рустемом, притихшим, печальным, он возвращался в Карашехир по тропе, озаренной луной. И голос Рифата звучал неотвязно. Казалось, он раскатывается по голому склону горы, как гром несется во все закоулки уснувшей земли.

Тайны больше не существует. Операция «Рикошет», заговор Ван Дорна, Мерриуотера, новых эсэсовцев, решивших идти на рожон, провалилась. Провалилась хотя бы только потому, что о ней открыто сказал сегодня в своем шатре Рифат. И будет говорить. О, она сверхсекретна, Мерриуотер доверил ее одному Дарси! Злоба и смех душили Бирса. Сверхсекретно! Тогда почему же Мерриуотер, холодная водица, грязная водица, сам не отправился через кордон с пистолетом, с ножом или ядом, чтобы убить Брайта! Пусть бы попробовал! И пусть бы сам схватился с русскими, если его так тянет в драку! Хорошенькое дельце, черт побери! Отличная демонстрация миролюбия, уважения к личности…

Сайласа Дарси погубили Ван Дорн и Мерриуотер — вот как следовало бы сообщить в докладной. Дарси бил фашистов в Германии, а они подстерегли его на родине, одурманили, обрекли на постыдную смерть…

В Карашехир въехали утром. Сухой ветер гулял по улицам, шевелил траву на крышах окраинных мазанок. К базару тянулись ишаки с поклажей, фургоны. На площади, у полицейского управления, дремал на козлах фаэтонщик, женатый на русской. «Агент красных», — вспомнил Бирс и усмехнулся.

На крыльце гостиницы, на рваной бурке храпел привратник. Бирс перешагнул через него, поднялся в свой номер.

На диване, свесив руку, ничком лежал светловолосый юноша.

Томми! Приехал-таки! Бирс осторожно закрыл за собой дверь, тихо прошел к креслу, сел и повернулся к спящему. Бирс думал о Мерриуотере, о Ван Дорне, дьявол их возьми, а вот о Томми и не вспомнил ни разу.

Он ведь обещал отцу приехать. И вот он здесь и больше, чем другие, имеет право знать всё…

Конечно, ему уже сказали о смерти отца. Бирс нагнулся, поднял с пола носовой платок с зеленой каемкой. Томми плакал. Он вытер слезы, потом заснул и выронил платок. Вот-вот он проснется. Бирс отвел глаза. Не надо смотреть на спящего. Это ведь неприятно и даже страшно — проснуться и встретить чей-либо взгляд.

Что же сказать Томми? Может быть, пощадить его, придумать что-нибудь? Неравную схватку на границе или иное что в том духе, в каком начал писать Сай? Дать отцу Томми другую смерть?