Борис Тагеев - Всемирный следопыт, 1930 № 07

Мы вошли в усыпальницу. Вниз вел дромос с крупными ступенями. По бокам стояли амфоры и лежали плиты, внесенные сюда из других могил. Внизу — склеп. А в своде виднелись несколько воровских лазов. Курган был начисто обокраден до того момента, как к нему подошла наука.

— Ишь ты, черти, какую толщину пробуравили! — удивлялся Панов. — Я так думаю, товарищ, что здесь белобандиты хозяйничали.

— Нет, Панов, это пробито гораздо раньше, — улыбнулся я.

С высокого уступа перед нами открылся береговой амфитеатр мертвого города. По всему склону до самой воды виднелись рытвины и борозды. А дальше раскинулась зеленовато-синяя равнина лимана. Белыми птицами в ней затерялись паруса.

Мне рассказывали про одного недавно умершего старика, который всю жизнь проработал на «греческой пристани». Началось это с того, что еще мальчишкой он нашел в воде несколько монет с изображением бородатого старика. Приехавшие из города люди купили у него монеты. Он слышал, как они называли старика Борисфеном. Парень решил, что гораздо выгоднее ловить в лимане деньги, чем рыбу. Он изготовил лопату с загнутыми краями, а на шею надел мешочек. И лет сорок шарил по берегу и лиману в том месте, где, по преданию, была ольвийская пристань. Лопата скребла по дну, а в мешочек время от времени попадали монеты, кольца, пуговицы, безделушки. Старику кричали с берега:

— Эй, водяной, сколько «стариков» нашел?

— А ну вас, борисенята! — на древний лад отшучивался деньголов. Он так и умер на лимане во время работы…

А когда село одним концом угнездилось на некрополе, кладоискательетво спало совсем домашним делом. Один крестьянин так рассказывал про свое «счастье»:

— Я это, понимаешь, еду по усадьбе, а земля ровно лед под телегой подминается. Что за фокус, думаю? Перепугался, понимаешь. А о ту пору я свиней пару держал. Они и почали в яме копаться. Ну, гляжу только, а там в роде отдушина такая. Я и возьми заступ. Ну, думаю, клад! Копаю, понимаешь, а у самого руки дрожат. Докопался я донизу, а там в роде горница. И кости лежат. А промеж костей пуговицы. Поднимаю, а в них красный и зеленый цвет так и ходит. Потом кольца. А в сторонке ваза. Уж кака ваза! На ней, понимаешь, в три ряда представлено: в первом — дерутся, во втором — целуются, а в третьем — вино пьют. Мне за ее одное триста целковиков отвалили…

Сокровища античного искусства попадали в руки очаковских перекупщиков и затем разбредались по всему миру. Ольвийские коллекции имеются и в Эрмитаже, и в Историческом музее, и в Лондоне, и в различных краевых музеях, и у частных лиц. Прежде чем за дело взялись настоящие ученые, ольвийские недра ковыряли все, кому не лень. На ряду с деревенскими археологами искали счастья и сановные налетчики. Рассказывают, что в дореволюционное время этими местами интересовалась некая княгиня Половцова. Когда у ней начинался античный припадок, она ехала в Ольвию, выбирала здесь какой-нибудь эффектный курган и, разбив около него шатер, приказывала копать.

Только с начала нашего века начались регулярные раскопки ученых, которые дали блестящие результаты. Но во время войны работы были прерваны. Эти несколько лет, когда на ольвийских полях возобновилось хищничество, унесли с собой последние наружные камни — два столба и несколько огромных плит, оставшихся от шрот некрополя. Один местный хозяин приспособил античную плиту под корыто для пойла лошадей, а другие из последних ольвийских столбов устроили себе катки для молотьбы хлеба. По обилию греческих форм в крестьянском обиходе это время можно было назвать эллинским периодом в местном сельском хозяйстве. Через несколько лет он сменился новым, о котором свидетельствует теперь рев, всхлипы и тарахтение тракторов.

На границе ольвийских земель стоит деревянный маяк. Когда еще не было телефона, отставные матросы принимали и подавали с него сигналы о выходе пароходов. Отсюда видны маяки Николаева, Очакова и Херсона, а триста сорок гектаров ольвийской сокровищницы — как на ладони. Научно обследовано не более одной двадцатой части всей территории. Античный город — форпост, сыгравший огромную роль в формировании северо-черноморских культур, еще ждет широкого систематического изучения. С 1920 года древние земли взяты. под охрану. Несомненно, здоровый ветер революции надует паруса новых исследователей.

И хочется по древнему рыбацкому обычаю сказать им:

— С попутным ветром!