Александр Беляев - Мир приключений 1983. Ежегодный сборник приключенческих и фантастических повестей и рассказов

Я тут же запретил мисс Н. приходить ко мне, и Король начал ее забывать. Я не мог предвидеть, что на церемонии открытия президент ФИДЕ ляпнет словечко, из-за которого Король окончательно свихнется. Из-за того, что русские все время торчат на шахматном троне, в моду давно вошло называть королеву по-ихнему — «ферзь». Но когда мы с Третьяковским стояли у столика, президент, зажав в кулаках две фигурки и обращаясь ко мне, спросил по старинке:

— Итак, в какой руке белая королева?

— Что он сказал? Королева? — прошептал Король.

Президент разжал кулак, и Король влюбился в белую фигурку королевы с первого взгляда. Всю ночь я пытался настроить его на игру, но он что-то бормотал и думать не хотел о шахматах. Наконец я убедил его, что только за шахматным столиком он сможет видеться со своей возлюбленной.

Мы опоздали на несколько минут. Третьяковский ходил по сцене, а из зала неслись негодующие выкрики в мой адрес. Я сделал первый ход и ушел за кулисы поесть и привести себя в порядок. Никакого психологического давления на Третьяковского я не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые» поступки, то пусть обращается к психиатру.

Первую партию Король блестяще продул. Он пытался выиграть, не вводя в игру королеву. Оказывается, он боялся за ее жизнь. Это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном им дебюте, и ровно через час все закончилось. Довольный Третьяковский, пожимая мне руку, удивленно сказал:

— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем! Но почему на десятом ходу вы не вывели ферзя?

Почему я не вывел ферзя? Если бы я знал, что его нужно выводить.

Вторую партию Король наотрез отказался играть против своей королевы, и мне засчитали поражение. Перед третьей партией я попросил главного судью заменить фигурку белого ферзя. Король не нашел на доске своей возлюбленной и упал в обморок, а я сдался через полчаса. Тогда я попросил вернуть ферзя, но выяснилось, что ФИДЕ уже продала фигурку какому-то коллекционеру — шейху с Ближнего Востока. Я отказался играть дальше.

Вокруг творилось нечто неописуемое. Раздавались призывы закрыть матч и оставить звание чемпиона за Третьяковским. Какие-то недоросли объявили меня то ли вождем, то ли кумиром. Они носили мой портрет сзади на джинсах, так что мое лицо принимало различные выражения в зависимости от скорости хождения.

Шейх не хотел отдавать фигурку. Король не хотел играть. На Ближний Восток помчался государственный секретарь, но шейх все равно королеву не отдал. Мне засчитали еще два поражения. При счете «ноль — семь» я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитающийся мне после матча. Шейх согласился, но деньги потребовал вперед. Газеты перестали обвинять меня в стяжательстве, но предположили, что я не в своем уме. По просьбе Третьяковского ФИДЕ перестала засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом. Я не знал, где взять три миллиона. Президент страны потребовал у конгресса три миллиона на мои личные нужды, но конгресс заявил, что он — не благотворительное заведение. Президент потребовал три миллиона на нужды шейха, но конгресс ответил, что на этого шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования.

Я собирался выброситься из окна, когда в Париж с тремя миллионами примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа, и на следующий день папаша Н. ее проклял.

Мы снова сели за доску. Исстрадавшийся Король устал от буйства собственных чувств, любовь его к королеве ушла вглубь, и он занялся шахматами. Его ущербный теперь шахматный разум создавал удивительные позиции. За белых он очень неохотно играл королевой и предпочитал держать ее в тылу. Партии продолжались Долго, с бесконечным маневрированием, и когда Третьяковский предлагал ничью, я тут же соглашался — ничьи в счет не шли. Но черными игра у Короля удавалась на славу! Каждый ход, каждое движение фигур были направлены на белого короля, которого он ревновал к королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в каких учебниках. Седой как лунь Третьяковский подолгу думал, часто попадал в цейтнот и проигрывал. Я одержал десятую, решающую победу и выиграл матч со счетом «десять-семь».

Я стоял на сцене, увенчанный лавровым венком, и думал…

…Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не давала покоя какая-то его совесть — что это такое, я плохо понимаю. Он решил «уйти на покой» — так он выразился.