Томас Рид - Сын Альбиона

Они применяли два способа. Некоторые ничего не говорили. Это были более мудрые: молчание критика есть его самое красноречивое суждение. К тому же они не опасались, что им могут возразить. Другие говорили, но насмешливо и презрительно. Они находили выход для своего дурного настроения, используя термины «мелодрама», «беспочвенная выдумка» и множество других расхожих фраз, которые, подобно определению «сенсационное», можно применить к любым самым классическим концепциям автора.

Сколько лучших произведений Байрона, Шекспира или Скотта избежали категории «сенсационных»?

Они не могли отрицать, что книги Мейнарда приобрели определенную популярность. Но она была достигнута без их помощи. Для них это лишь свидетельство извращенного вкуса века.

Но когда же существовал век без извращенного вкуса?

У его произведений нет будущего. В этом они были уверены.

Но романы Мейнарда выжили. Они с успехом продаются, с их помощью уже составлены с полдесятка состояний — конечно, не самим автором, а теми, кому он неосторожно доверил свои книги.

Его произведения обещают еще долго попадать на книжные полки. Может быть, великой славы у них и не будет, но и пыли много они тоже не соберут.

Наступит день, когда критики будут давно мертвы, а мысли капитана Мейнарда, изложенные в его книгах, уже не будут считаться всего лишь сенсационными.

Но он не думал об этом, когда писал их. Просто шел по следу, который открыла перед ним жизнь.

И ему это не очень нравилось. После юности, проведенной в самых разнообразных приключениях, спокойная атмосфера кабинета была ему не по вкусу. Он выдерживал ее, считая, что это всего лишь эпизод в его жизни.

Любая новая тропа, обещающая приключения, искушала его вскочить со стула и бросить перо в огонь.

Но пока таких троп не встречалось, и он продолжал писать — писать и думать о Бланш Вернон.

Он думал о ней, но не смел ей написать. И не только потому, что это опасно. Мешало его чувство чести.

К тому же он не знал ее адреса. Он слышал, что сэр Джордж снова отправился за море, и дочь была с ним. Куда именно, он не знал и не предпринимал никаких попыток, чтобы узнать. Достаточно знать, что та, чей образ постоянно в его мыслях, была для него недоступна.

Иногда воспоминания о ней причиняли ему боль, и тогда он искал отвлечения в работе.

В такие времена ему все больше хотелось взяться за саблю, она обещала стать лучшим утешителем. Но никакой возможности не подворачивалось.

Однажды вечером он думал об этом, думал о какой-нибудь опасной экспедиции, в которой смог бы участвовать, когда кто-то постучал в его дверь, словно дух, рожденный его желанием.

— Войдите!

На его приглашение ответил Рузвельдт.

Граф поселился в Лондоне и тоже искал занятия.

У него оставались еще остатки состояния, которые позволяли жить безбедно, а титул открывал ему доступ во все двери.

Но, подобно Мейнарду, он тоже стремился к активной жизни и с отвращением смотрел ежедневно на свою саблю, которая бесславно ржавела в ножнах.

Судя по тому, как он вошел, Мейнард почувствовал, что кончается время раздражающего бездействия. Граф раскраснелся, он был возбужден, дергал себя за усы, словно собирался совсем их оторвать.

— В чем дело, мой дорогой Рузвельдт?

— Вы не чувствуете запах пороха?

— Нет.

— Но он уже горит!

— Где?

— В Милане. Там началась революция. Но у меня нет времени на разговоры. Кошут послал меня за вами. Он хочет, чтобы вы пришли немедленно. Вы готовы?

— Вы, как всегда, торопитесь, мой дорогой граф. Но когда приказывает Кошут, вы знаете мой ответ. Конечно, я готов. Мне нужно только взять шляпу.

— Тогда берите и идемте со мной!

От Портмен Сквер до Сент Джонз Вуд близко. Вскоре двое уже шли по извилистому Южному берегу.

Когда подходили к дому Кошута, увидели человека. Он стоял под фонарным столбом с часами в руке, как будто пытался определить время.

Они знали, что это маскировка, но ничего не сказали, пошли дальше и вскоре вошли в дом.

Там был Кошут, и с ним еще несколько известных венгров.

— Капитан Мейнард! — воскликнул Кошут, выходя из кружка и приветствуя только что вошедшего гостя.

Потом отвел его в сторону и сказал:

— Посмотрите!

Он вложил в руки Мейнарду листок бумаги. На ней была шифрованная надпись.

— Телеграмма! — сказал тот, разглядывая иероглифы.

— Да! — ответил Кошут. Он прочитал телеграмму и объяснил ее смысл. — В Милане началась революция. Это поспешное предприятие и, боюсь, кончится поражением, даже катастрофой. Мадзини поступил так вопреки моим желаниям и советам. Мадзини слишком порывист. Остальные тоже. Они рассчитывают на размещенные там венгерские части и на влияние моего имени. Джузеппе [161] Речь здесь идет о Гарибальди. воспользовался моей старой прокламацией, адресованной этим частям, когда я еще был пленником в Турции. Он напечатал ее в Милане, изменив дату. Я бы не стал его в этом винить, если бы не считал его поступок чистейшим безумием. В Миланском гарнизоне очень много австрийцев, особенно этих их наемников богемцев. Не думаю, что у революции есть надежда на успех.