Курмангазы Караманулы - Одинокий всадник

— А ты сам, как думаешь, чем я могу заниматься? — И тут же смуглое лицо его опять сделалось жестким и злым. — Чем занимается лихой джигит в вольной степи? Чем занимается волк, рыская в поисках добычи? Вот и я промышляю чем бог пошлет... Ты, Баймагамбет, расскажи-ка лучше, чем сам занимаешься. Слыхал я, партийным заделался? Правда иль нет? Не понимаю только, за что тебя приняли в эти партийные. Раньше, если мне память не изменяет, у тебя ума хватало лишь на то, чтобы байский скот пасти, а теперь ты что ж, поумнел, значит, народом руководишь?

— Э-э, плохие слухи ты собираешь в степи, Батыреке. Видно, ты только моих завистников слушал. А у зависти черный язык. Что партийный я — это правда. Но вот народом руководить... Какой из меня руководитель!

Он помолчал, морща лоб и будто собирая воедино мысли, и заговорил так, что было непонятно, то ли обиделся на Кулбатыра за его издевку, то ли смирился с ней:

— Видит аллах, ни у кого не занимал я ума. Мне хватало своего. И правду люди говорят, если тебе природой не дано, то и, сделавшись ханом, останешься дураком. А я ведь не хан, всего лишь активист... Только вот что я тебе скажу, Батыреке, пас я байских коней не оттого, что ума на большее не хватало, а оттого, что некуда было больше ни голову, ни силы приложить. Да ведь и ты тогда тем же самым занимался. И не с кем-нибудь, а вместе со мной. Если у тебя было больше ума, зачем же ты это делал?

Последнего, видно, Баймагамбет не хотел говорить, само с языка сорвалось: не удержал ненависти к бандиту. Наверно, теперь жалел, но было уже поздно.

Кулбатыра эти слова явно задели за живое. Даже сквозь смуглость было видно, как лицо мгновенно налилось черной кровью.

— Так, так, Баймагамбет, — сказал он тихо. Но было заметно, что спокойствие дается ему с большим трудом. — Только вчера был убогим человечишкой — пары слов связать не мог, а теперь, видно, коммунисты ума прибавили? И человеком себя почувствовал, вижу? И неужто счастлив ты, что такой же полуграмотный и вдобавок дураковатый Шанау водит тебя за узду? Или, может, ты готов прыгать от радости, что Советы оседлали тебя, как старую клячу, и теперь только повод подергивают: или туда, или сюда?

— Ты к Советам свои руки не протягивай, Кулбатыр! — Баймагамбет тоже начал терять самообладание. И лицо его также потемнело от прилившей крови. Он видел, конечно, Кулбатыр в ярости, но бандит задел такое, за что Баймагамбет готов был ему глотку перервать. — Ты не трогай Советы, Кулбатыр! Если хочешь знать, что мне Советы дали, скажу, слушай только. Смотри на меня. Смотри на мой вытекший глаз. Вот и все, что я заработал у бая Жансары. Или ты не помнишь того дня, когда я бился с барымтачами [23]? Вместе с тобой ведь бились. Только тебе повезло, а я глаза лишился. И что же получил я в благодарность за это? Если бы не революция, так бы и умер в рваном полушубке... А ели мы с тобой хоть раз досыта? Как же! А чем платил нам бай Жансары за верную службу? Вот этим! — Он скрутил кукиш и показал его Кулбатыру. — Ты не смей трогать Советы. Они меня человеком сделали, одели и обули, дети теперь мои сыты и здоровы, а я перестал зависеть от капризов таких, как бай Жансары, волостной Темирбек.

Все за дастарханом давно позабыли о чае. Правда, Кошым пытался восстановить мир, урезонить спорящих, то и дело обращаясь к ним: «Перестаньте! Да остановитесь вы! Зачем горячиться?» Но его не слушали.

— Брешешь, собака! — уже не сдерживая бешенства, крикнул Кулбатыр. — Тоже мне — человек нашелся! А ну-ка покажи, может быть, уже рога на лбу выросли? Ничего, наступит для тебя день, как для той безрогой козы, которая вымаливала себе рога [24]. — Он буквально дрожал от ярости. — Удавиться готов, защищая свои Советы. Твоя Советская власть — это ублюдок Шанау, который отправил на десять лет гнить в тюрьме моего младшего брата лишь за то, что я однажды переночевал у него. Твоя Советская власть — это Ураз, который походя расстрелял моего отца. А вы кровопийцу назначаете судьей — хороша власть, нечего сказать! Да и тебя только за нос водят, похваливают, какой, мол, хороший! А ты и рад до смерти — надулся как индюк! Смотри, не пришлось бы пожалеть! — Кулбатыр готов был, кажется, испепелить Баймагамбета — глаза его горели адовым пламенем.

— А сам ты кого защищаешь, мерзавец? И чью кровь льешь? — зло выпалил Баймагамбет.

Лицо Кулбатыра исказила судорога.

— Кривая собака! — заорал он. — Ты у себя под носом только и видишь — не дальше! Если я и убивал кого-то — за дело! Такого, например, негодяя, как твой Ураз, для которого не существует закона, да таких подлецов, как ты, продавших за кусок хлеба свой род и племя. Чьи интересы я защищаю, спрашиваешь? Народа своего интересы. Народа! Хотел, чтоб Алаш стал самостоятельной ордой и не зависел от каких-то гяуров [25], на которых ты молишься. Но твою глупую башку разве посетит такая мысль, что я за свободу бился? Пусто в ней, в башке твоей. И на то она только пригодна, чтоб расколоть ее, как пустой орех.