Array Кубанский Г. - Мир приключений 1964

Но вот появляется хорошо одетый мужчина, в котором угадывается антрепренер. Он говорит что-то шарманщику, шарманщик делает знак юноше, юноша кивает девушке. Унылая мелодия сменяется старинным вальсом. И гимнасты преображаются. Они делают передние и задние сальто-мортале, флик-фляки, рондады и фордершпрунги. Антрепренер показывает шарманщику пачку денег, они хлопают друг друга по рукам, и новый хозяин уводит молодых гимнастов.

Снова гаснет свет. Торжественно и старомодно звучит оркестр. На экране возникает какой-то губернский город. Крупная афиша:

На экранах внутренняя панорама цирка с точкой съемки из центра манежа. Партер, амфитеатр, ложи. В ложах генералы. В партере офицеры, чиновники и купечество. Пышно одетые дамы. Стереофонический шум многоголосой толпы.

Вспыхивает несколько прожекторов, освещая манеж. Зрительный зал подлинного цирка все еще в темноте. Создается впечатление, что представление будет идти не для него, а для тех, кто на экранах.

На манеж выходит человек во фраке. Торжественно объявляет:

— Сюисайд-Аэрос!

В оркестре звучит “Танго смерти”.

Прожектора покидают ковер манежа и устремляются вверх. Там, под самым куполом, на крошечном мостике стоит человек в черном трико. Лицо его ярко освещено, и зрители узнают в нем того самого юношу, который выступал на ярмарке. От его мостика к манежу идут наклоненные скаты-желоба, обрываясь и образуя в нескольких местах пустые пространства.

Гимнаст — “самоубийца” подает сигнал платком, и музыка смолкает. Сюисайд-Аэрос целует платок и бросает его на манеж. Один из прожекторов сопровождает его падение. У самой арены луч выхватывает из темноты фигуру уже знакомой нам девушки, спутницы бродячего гимнаста. Девушка ловит платок, прячет его у себя на груди…

Гимнаст — “самоубийца”, на черном трико которого отчетливо виден теперь нарисованный светящейся краской скелет, нарочито медленно прицеливается к обрывистому скату. И вдруг бросается в его желоб…

Публика на экране и в зрительном зале громко ахает… А гимнаст с вытянутыми вперед руками стремительно несется по своему страшному тракту, сопровождаемый жутким завыванием оркестра. Кажется, что еще несколько мгновений, и он разобьется насмерть… Но у самого манежа он делает изящный пируэт и благополучно опускается на ноги.

К нему бросается девушка. Порывисто целует его и возвращает платок. Гул аплодисментов зрительного зала сливается с ревом публики на экране. А на манеж уже выскакивают “белые” и “рыжие” клоуны в старомодных костюмах, дрессированные собачки и акробаты. Следом за ними мчатся лихие наездники в форме гусаров.

И все это в самом бешеном темпе.

Постепенно с экранов исчезает изображение цирка. Теперь на них темное, грозовое, зловещее небо. Раскаты грома, гул оркестра, ослепительные молнии полосуют кинематографический небосвод.

Но вот сквозь тьму проступает силуэт “Авроры”. Он все светлеет, становится четче. Ее орудия приходят в движение.

Могучий залп и такой ощутимый шум полета снарядов, что все невольно пригибают головы.

А на экранах уже идет штурм Зимнего.

В грохоте оркестра различимы мелодии “Марсельезы” и “Интернационала”. Бешено мечутся багровые лучи прожекторов. В их свете мелькают бегущие в панике генералы, офицеры, чиновники, купцы, попы…

Сквозь музыку слышится все нарастающий стереофонический цокот множества копыт. На экранах теперь сплошная лавина красной конницы. С развевающимися знаменами вырываются и на манеж всадники в буденовках. Грозно сверкают в багровых лучах прожекторов обнаженные клинки. Бег коней по манежу все нарастает, уже немыслимо сосчитать, сколько их здесь. Они несутся с такой бешеной скоростью, в таком неудержимом порыве, что кажется, составляют одно целое с той конницей, которая заполонила теперь все экраны на куполе цирка.

Никто уже не может сидеть спокойно. Пожилые зрители, пережившие революцию и гражданскую войну, вскакивают со своих мест. Кто-то, уловив в грохочущем оркестре мелодии маршей и песен тех лет, пытается петь. Бывшие фронтовики до боли в пальцах стискивают подлокотники своих кресел, яростно аплодирует молодежь. А еще через мгновение — музыка, цокот копыт, гул канонады, все утопает в таких аплодисментах, каких, наверное, не слышали стены ни одного цирка в мире.