Андрей Иркутов - А.А.А.Е. [Роман приключений. Том II]

Так жарко, размаривающе жарко было в тот день в Карачи. В сентябре совсем не выпало осадков, свирепо кусались мухи, поспевали мангустаны и сладко целовались женщины.

Коров индусы почитают особенно здорово. Ухаживают за ними, целуют их, находят в коровьем хвосте олицетворение единения человека с животным, как единого живого существа, и намек на переселение душ.

Удивительная штука — города. Индусы, мистики, фанатики, пришли к машине, постепенно стали забывать об Упанишаде и тянуться к чему-то другому. Миллионы отверженных париев ищут спасение от презрения и высших каст и от притеснителей в пробковых шлемах. Только одно объединит их и спасет — машина. Напрасно мистицирующий «вождь» темной, забитой ужасом рабства трехсотмиллионной массы неизвестно из каких побуждений проповедует религиозный, непротивленческий самогипноз.

Что-то очень странное кроется за вежливым обращением британцев с этим новым «мессией». Придет момент, когда и Индия отойдет от мистицизма в стальные объятия кровавой революции.

Но пока в стране, на юге Азии, процветали идеи отказа от сотрудничества и бойкот в рабском проявлении.

На базарах Карачи, на живописных площадях, украшенных экзотическими пагодами раджей, домами браманов, мечетями парсов; на странных для европейца улицах с домашними слонами, ишаками и лошадьми, с типичными европейскими постройками, автомобилями, торговыми конторами фирм, мощных мировых банков и консульств; в торговой части города, у кофеен, в которых парсы заканчивали выгодные сделки на длинные волнистые караваны сырья из Афганистана, в узких улочках обывательской части города, в роскошных восточных магазинах; на пыльных площадях — выжженные солнцем, обветренные песком саманы; худые, черноокие, прошедшие много-много миль крестьяне; высокие, стройные и слабые женщины — приниженные, забитые; шикарные, уверенные в себе, расшитые шелками, жирные купцы и раджи; святые, умертвившие плоть, похожие на высохшие пергаментные свитки, браманы; все передавали со спокойствием, граничившим с ненавистью, одну фразу:

— Завтра приедет принц Уэльский… и отвечали одинаково, не думая, отливая буквы, тяжелые, как свинец, пронизывая империю убивающим взглядом:

— Будь проклят тот, кто завтра выйдет на улицу!

Первое, что говорило о чем-то необычайно торжественном, были тханы. Тханы — полицейские участки. Вы, конечно, не предполагаете, что увидите пухлых, серьезных, школенных бобби с дубинками, и хорошо делаете. Правда, полицейские очень корректны, затянуты в свои колониальные мундиры, на них эффектные белые тюрбаны и они очень красивы. У них стройные высокие фигуры, правильные черты лица, золотистая кожа и огромные черные глаза. Они все принадлежат к воинственному племени, сикхам и, соблазненные беспечной жизнью за счет своих собратьев, индусов, служат в гарнизонах его величества.

Еще бы им не затягиваться в мундиры… Его высочество принц Уэльский! Его высочество! Будущий властелин!.. Наследник величайшего из престолов!

И как замечательны полицейские сержанты! Какие у них рожи! Если вы их увидите, ваша голова закачается, как язык колокольного колокола в пасхальную заутреню… Ваша совесть улезет под ноготок в мизинец левой ноги. Вы едва ли будете жалеть о том, что вам не пришлось столкнуться с сержантами индусской колониальной полиции…

В городах, в других приличных городах, в притонах, среди коллекции темных личностей, достойных аппарата и дактилоскопического бюро, вы найдете милосердие, откровение и радостное спокойствие. Индусские колониальные сержанты — это квинтэссенция уголовной невозможности. Очень редко глаз отдохнет на двух-трех офицерских физиономиях, правда, вызывающих улыбки и добродушный смех, но и не приглашающих проехаться в столицу Латвии.

Все эти олухи торчали на панелях недалеко от своих частей. День выдался… да ну, вы, наверно, сами прекрасно знаете, если приезжает принц Уэльский, то день должен быть великолепный. Шум в городе подозрительно стих. На базарной площади чисто. Камни, как облупленные, теплятся на солнце и ничего не хотят знать.

В узких индусских кварталах все заснуло, затянулось плотной, черной как ночь завесой расовой ненависти.

В домах богатых парсов на всех половинах та же коварная сонливость одолела всех. Никто не показывался за форточку своего дома и ни в одну щель не высовывался ни один кончик хотя бы самого захудалого носа. На всех окнах были спущены циновки.