Вячеслав Пальман - За линией Габерландта

Плохо на Севере одиночкам. Предоставленные самим себе, с глазу на глаз с жестокой природой, они не выдерживают гнетущей тишины, жизни в постоянном напряжении и быстро сдаются; не от голода, не от болезней становятся они на колени — от сознания своей беспомощности перед лицом умертвляющих холодных пространств.

Но когда человек не один, когда рядом локоть друга, тогда отступает стерегущая беда, человек бросает вызов холодному безмолвию и смело идет по мертвым горам, грозит тишине, оживляет сонное царство, работает, смеется, поет. Он ничего тогда не боится.

Нас осталось лишь трое: Саша Северин все еще лежал в больнице. Мы протопали туда прочную лыжню и каждый день навещали своего друга и кулинара.

Он осунулся, побледнел, стали заметнее на его круглом и добром лице золотые веснушки, а красная шевелюра над белым лбом казалась теперь особенно яркой.

Доктор кормил нас обещаниями. «Завтра, завтра», — отвечал он на вопрос, когда мы сможем увезти Сашу. Сам он уверял, что совсем здоров, и в доказательство постукивал кулаком по белой повязке на боку. Но не сильно, а так, скорее символически.

Мы всегда были уверены, что Саша за своих друзей готов в огонь и в воду, но после истории со Скаловым поняли, что он ко всему прочему еще и беззаветно храбрый человек.

Петя как-то сказал ему несколько благодарных слов; Северин промолчал, а потом вдруг выпалил совсем неожиданное:

— Значит, мое место на фронте, а не здесь.

Мы сделали вид, что не расслышали. А что скажешь? Война-то идет. Действительно, где, как не на войне, нужна храбрость!

Он вернулся в нашу палатку лишь к началу декабря. И первое, что сделал Саша, — это отстранил Смыслова от обязанностей повара, заявив, что его стряпня никуда не годится.

— Пожалуйста! С удовольствием! — пробасил Вася, уступая место Северину.

Но в душе обиделся и первые два дня хмурился. А пододвигая к себе миску с борщом, говорил, впрочем, не слишком уверенно:

— Наверное, так себе...

Но съедал блюдо без остатка.

Зотовы все еще жили в своем домике напротив метеоплощадки. Мы часто бывали у них, помогали Варе делать наблюдения, составляли компанию в «козла». Варя очень нуждалась в поддержке близких. Она собиралась стать матерью. Петр Николаевич уже не раз говаривал ей:

— Может, переберемся в поселок, ближе к больнице?

— Потом, потом, — отвечала она. — Я знаю...

Ей не хотелось расставаться с друзьями.

Как-то мы с Серегой остались у них ночевать. Завели будильник, чтобы не проспать наблюдение, погасили свет и лежали, позевывая, в темноте.

Я не знал, спят ли Петр Николаевич и Варя, уснул ли Сергей. Тленькала остывающая печь, вздыхал во сне Казак, свернувшись на полу, едва слышно бормотал приглушенный приемник. Краем уха я слушал радио, в то же время мечтал о чем-то теперь уже забытом и широко открытыми глазами смотрел на белый потолок. Внезапно приемник умолк, а потом стал задыхаться, шипеть и трещать. Я приподнялся, щелкнул выключателем и посмотрел в окно. Через замерзшее стекло было плохо видно, но мне показалось, что небо чуть-чуть светлеет. Неужели я спал и уже утро? Ведь в час ночи наблюдение! Я пододвинул будильник. Было около двенадцати. Всходит луна? Не может быть, мы вчера видели тонкий серп месяца, только что зародившийся в небе. Таинственный свет не давал мне покоя, сон ушел. Придется проверить, что там такое.

Накинув полушубок, я тихонько вышел из дому.

Пустынная ночь стояла над миром. Высоко в небе висел яркий ковш Медведицы, сбоку и выше ковша так же ярко сияла Полярная звезда. Все звезды были большие, мохнатые, какими бывают в сильный мороз. Снег холодно блестел вблизи и смутно темнел дальше по долине. Стояла полная тишина. Все в природе затаилось, замерло и застыло; Небо было глубоким, непробиваемо мрачным, как недра земли.

И лишь на севере черный небосклон посветлел и как будто начал шевелиться. Сперва движение глубокого неба было еле приметным, но потом все яснее и яснее небо задвигалось, заколебалось, как складчатый занавес перед темным и пустым залом. Неясные серые полосы прорезали тьму, небо задрожало, и казалось, что к нам на Землю оттуда понеслись тихие, незнаемые на планете шорохи далекого движения. Все сделалось таинственным и страшным. Необъяснимое всегда вызывает чувство жути.

Сзади скрипнула дверь, послышался шепот. Петя и Варя вышли и стали около меня. Они обнялись и укрылись одним тулупом.

— Северное сияние? — спросила Варя.

— Похоже, что оно, — ответил я. — Первое в этом году.