Душан Калич - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.6, 1985 г.

Потирая замерзшие руки в помещении пограничного поста, Хабер сказал:

— Ну вот теперь я уже никогда не смогу обвинить этого подлеца Имре перед трибуналом!

— Как знать, господин Хабер, — равнодушно ответил ему Форстер.

Костлявый, с водянисто-голубыми глазами, торчащими в стороны ушами и осыпанным веснушками длинным лицом, Роберт Хабер рассчитывал, вероятно, на более теплый прием. Если не на почетный караул или фейерверк в свою честь, то по крайней мере на похвалу и признание его заслуг. А заслуги были, уверенность в этом сквозила далее в выражении глаз Хабера, и холодный прием, ему оказанный, обидел его, даже оскорбил.

Форстер не обратил на это внимания. Хабер был для него только человеческим материалом, который можно использовать теперь для любых целей. Ведь у Хабера просто не было другого выбора, кроме как работать на них, вывезших его на Запад. Между тем у Форстера выбор тоже был невелик. Кроме подонков типа Хабера, более ценный и стоящий материал почти не попадался. Приходилось работать с тем, что есть. И Форстер работал, работал и платил, но он не имел приказа свыше уважать кого-то вдобавок.

Роберт Хабер был из местных немцев, состоял членом «Фольксбунда». В октябре сорок четвертого года добровольно вступил в СС. В те дни уже не так много внимания уделялось соблюдению ритуала, и ему забыли вытатуировать знак и номер под мышкой.

Фронт между тем вплотную придвинулся к Будапешту. Хабер с другими эсэсовцами оказался на передовой и вскоре был ранен в плечо. Так в конце декабря он оказался в казарме, где действовал Бела Имре. Ранение Хабера было легким, и, дожидаясь полного выздоровления, он от нечего делать слонялся по коридорам и двору. Вот тогда-то он и встретился с переодетым партизаном. Вытянувшись в струнку, он отдал честь молчаливому лейтенанту.

Это случилось утром тридцать первого декабря.

В течение всего дня Хабер видел Имре несколько раз. Ему бросилось в глаза, что лейтенант избегает разговоров, держится замкнуто и уклоняется от контактов с другими офицерами, отделываясь двумя-тремя словами только по необходимости. Он, как и другие, объяснил эту манеру держаться надменностью чистопородного арийца, человека действия, а не пустой болтовни.

Тем не менее о странном лейтенанте Хабер доложил одному из своих начальников. И с этого начался тернистый путь Белы Имре.

Вербовка Нандора Сааса была заслугой того же Хабера. Нагловатый, с иголочки одетый, с ниточкой-пробором, молодой еще человек, Саас занимался спекуляцией на «черном рынке» процветавшем тогда на площади Телеки. Хабер подсунул ему партию краденого «товара» для продажи по указанию Бенкса. Сделка обещала большие прибыли, и король черной биржи, потеряв всякую осторожность, легко попался в расставленную западню. Его прижали в угол и предложили сделать выбор: либо передать его в руки экономической народной полиции, либо подписать обязательство и работать на Бенкса.

Не колеблясь, Саас выбрал последнее. Одним из первых его заданий было выступление в качестве свидетеля против Белы Имре в народном трибунале. Этой операции предшествовала, конечно, основательная подготовка.

Учитывая свои заслуги, Хабер надеялся, что новые хозяева здесь, на Западе, будут относиться к нему с уважением. Бенкс, однако, его просто презирал.

— Что сказал вам господин полковник в Будапеште? — сурово спросил он Хабера при первой встрече на пограничном посту.

— Приказал убираться и перейти границу, — пролепетал Хабер. — Сейчас, мол, нецелесообразно давать показания против Белы Имре.

— Вы лжете, — рявкнул Бенкс. — Если будете продолжать в том же духе, я посажу вас за решетку!

Разрумянившееся от мороза лицо Хабера стало серым.

— Прошу прощения, но я могу повторить приказ полковника дословно! Он объяснил мне, что Имре видный коммунист, а поскольку он умен и образован, то наверняка будет выдвинут на высокий пост, если коммунистическая партия победит на выборах и придет к власти. Вот тогда, мол, и настанет время его разоблачать.

— Дальше!

— До того дня, сказал мне полковник, может пройти пять лет, а может, и десять, двадцать, тридцать. Пока же я обязан находиться в вашем распоряжении, что-то делать, но выступить с разоблачением должен только тогда, когда наступит критический момент. Когда игра будет стоить свеч, сказал господин полковник...

Бенкс сложил все фотографии в стопку и положил их на край стола.

Все трое молча ждали его решения.