Душан Калич - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.6, 1985 г.

Доктор Краус, сидевший ближе к открытому окну, молча проследил за уходом с полянки Фреди и терпеливо продолжал смотреть в том же направлении, словно чего-то ожидая. Увидев Мюллера, широко шагавшего сквозь кустарник, он обратился к Шмидту:

— Вы считаете, этот ваш Железный Мюллер в самом деле надежный человек?

Шмидт очнулся от дремоты, повернул голову и, не открывая глаз, сонно пробубнил:

— Герр доктор, сегодня вы задаете мне этот вопрос второй раз... Мюллер пять лет служил под моей командой. Неужели вам этого мало?

Краус промолчал. По его бледному, длинному лицу с круглыми блекло-голубыми глазами и тонкими губами, на которых словно бы от рождения застыла двусмысленная ухмылка, было невозможно угадать, был ли он удовлетворен этим ответом Шмидта. После долгой паузы, в продолжение которой он разглядывал свои холеные руки, Краус неожиданно, хотя все таким же ровным голосом, произнес:

— Мюллер ушел с Хольцманом... — Шмидт сначала только открыл глаза, а затем лениво приподнялся с кресла.

— Но, герр доктор, вот вам случай убедиться, насколько он надежен, — сказал он, потянувшись за бутылкой с коньяком. Налив обоим, он пододвинул Краусу бокал и поймал его взгляд. — Я думал, что оказал вам услугу, взяв с собой этого молодого ассистента. Сейчас, должен вам признаться, своим решением убрать его вы меня смутили... Естественно, я не жду объяснений... Прозит, герр доктор! — добавил он, поднимая бокал.

Краус поддержал тост, но не выпил, а лишь поднес бокал к губам и ответил холодным монотонным голосом:

— Вы удивляете меня, дорогой Шмидт... Неужели вы серьезно думаете, что я могу иметь какое-то лучшее объяснение своего решения, чем то, которое мы вместе, насколько я помню, слышали от рейхсфюрера эсэс? — Сделав короткую паузу, он продолжил, не меняя голоса: — Признаюсь вам, в какой-то момент я находился перед искушением. Я пытался думать о других решениях...

Шмидт многозначительно усмехнулся и чуть кивнул, в то время как про себя ликовал, что вынудил заговорить рафинированного и лицемерного Крауса.

Тот заметил усмешку и терпеливо ждал, пока снова поймает взгляд Шмидта. Затем, словно ничего не произошло, продолжил свою маленькую исповедь:

— Тогда я вспомнил предостережение Гиммлера о том, что многие из нас при стечении определенных обстоятельств могут оказаться перед большими искушениями... Это мудрая мысль. Следует признать, весьма мудрая... Не правда ли, герр гауптшарфюрер? — Он помолчал немного, но не в надежде услышать ответ, а чтобы вновь поймать взгляд маленьких бегающих глаз Шмидта. Стараясь оставаться спокойным, закончил прежним тоном: — Если рейхсфюрер эсэс заботится о будущем избранных и после проигранной войны, их долг — придерживаться его указаний и наставлений.

— Вы имеете в виду... — начал Шмидт и, не кончив мысли, медленным движением головы показал на открытое окно.

Краус понял его. Он хотел ему до конца признаться, что Фреди Хольцман и был тем искушением, о котором говорил рейхсфюрер эсэс, и без колебаний ответил:

— Да, речь идет о моем ассистенте. Если Мюллер выполнит ваше приказание, я, признаюсь, буду избавлен от этого маленького искушения...

Довольный ответом, Шмидт посмотрел на Крауса с полным пониманием. Гася в своих глазах вспышку злорадного ликования, он размышлял, сказать ли, что это признание было необходимо ему лишь для того, чтобы откровенно заговорить и о некоторых своих искушениях. Считая, что в самом деле настал тот миг, когда он может открыть свое сердце... Полный решимости, он взглянул Краусу в глаза, однако не рискнул сказать ни слова. С открытым ртом он оставался нем, по выражению глаз Крауса ясно понимая, что тот сейчас читает его мысли, торжествуя в той же степени, как и он сам, когда только что вынудил его исповедаться в своих слабостях. Краус, не скрывая улыбки, пристально вглядывался в глаза Шмидта, наконец, дождавшись признания, что они поменялись ролями, бесцеремонно сказал:

— Я бы хотел знать, какое решение примете вы в случае с Мюллером, герр Шмидт, и притом не нарушив клятвы, данной вами Гиммлеру.

На застывшем лице Шмидта лишь поднялись тонкие, аккуратно подправленные брови. Краус откровенно метил в слабое место. Сейчас он хотел услышать признание Шмидта, насколько тот привязан к Мюллеру. В голове его запечатлелся последний приказ Гиммлера с инструкциями об уничтожении оставшихся в живых узников концентрационных лагерей и всех улик, которые могли бы свидетельствовать, что эти лагеря в самом деле были фабриками смерти. И из этой инструкции, хотел он этого или не хотел, перед глазами яснее ясного стоял параграф, на который было нацелено жало Крауса: «...Эсэсовцы, служившие в специальных командах концентрационных лагерей, могут в большей мере оказаться нежелательными свидетелями, чем оставшиеся в живых заключенные...» И здесь мысль Шмидта застопорилась. Так как того и добивался Краус, Шмидт оказался спровоцированным. Он беспомощно всматривался в отблеск круглых стекол очков, сквозь которые его пронзительно разглядывали холодные глаза доктора. Между тем поразил его голос Крауса, полный дружеского участия. Сняв очки, чтобы вытереть пот с носа, тот сказал: