Сергей Воронин - Две жизни

Смеркалось. В вагоне становилось темно. Разговоры притихли. Все настороженно ждали удобного часа. Бацилла, лежа на верхних нарах у окна, неотрывно смотрел сквозь решетку. Ленечка, двадцатипятилетний парень, выдававший себя за малолетку, примерял сапоги, отобранные у посаженного за растрату.

Поля сменялись перелесками. В деревнях зажигались огни. Все тише становилось в вагоне. Поезд шел, не останавливаясь на полустанках. Потянулся подлесок. Вырос лес. Большие, темные деревья закрыли небо. Как по заказу, обрисовалась высокая насыпь.

Бацилла соскочил с нар. И тут же раздался выстрел. Еще... Еще... За окном стало светло как днем. Это метнулась в небо ракета. Как большая стеклянная люстра, она повисла над лесом, освещая темную зелень елок и словно эмалированную листву берез. Паровоз протяжно загудел и, пройдя с разгона метров двести, остановился. Все кинулись к окнам. Снаружи донесся лай собак, отрывистые голоса конвоя. Еще одна ракета повисла над лесом. Голоса затихли вдали. Бацилла с досадой выругался. Еще бы минута, и он был бы на воле. А тогда ищи-свищи в лесу... Опередили!

— Замазывай порез! — скомандовал Колька Колхоз.

Ленечка схватил комок хлеба, смешанного с пеплом от махорки, и полез под нары. Снаружи донеслись голоса. Мишка Пугачев в край окна увидел конвойных с фонарями. Они несли за руки и за ноги человека.

— Товарищ начальник, бежали из этого вагона, — доложил кто-то снизу.

Мишка еще больше изогнулся и увидел освещенного фонарем начальника конвоя. Он стоял у соседнего вагона.

— Староста! — позвал начальник конвоя и осветил лежавшего у рельсов беглеца. — Ваш человек?

— Наш! — удивленно-радостно ответил староста. — Моргунов-конокрад.

— Расстрелять Моргунова-конокрада, — спокойно сказал начальник конвоя.

Охранники подхватили бежавшего за руки и за ноги и понесли в лес. Они скрылись во тьме.

Наступившая тишина вдруг огласилась криками. Кричали из Мишкиного вагона, из соседних, из других.

— Не имеешь права! — надрывался Бацилла. — Это тебе не беломорские пеньки.

— Мослы! — вопил Ленечка.

Начальник конвоя погасил фонарь и пошел к лесу. «Неужели расстреляют?» — испуганно думал Мишка. Он вздрогнул, словно это по нему ударили, когда гулко, по-лесному звонко, прогремел выстрел. «Убили!» — в ужасе прошептал Мишка и показался себе таким беззащитным, что начал тоненько скулить, представив, что вот так же и его могут пристрелить и никто не вступится, как будто так и надо.

А из лесу волнами шел смешанный густой запах хвои и берез. Из туч показалась луна и свободно, легко покатилась над землей. Ей не было никакого дела до того, что произошло на глухом перегоне.

С хвоста эшелона подошли еще конвойные.

— Ну что? — раздался из темноты голос начальника.

— Ушел, — ответил один из конвойных. — Далеко успел.

— Кто ж это подорвал-то? — и с завистью и с восхищением спросил Бацилла. И, не вытерпев, крикнул. — Князь, кто подорвал?

— Гришка Семафор, — донеслось из соседнего вагона.

— Ну, погуляет теперь Семафор. Ух, погуляет теперь! — хохотнул Бацилла и оскалил зубы. Они влажно блеснули, освещенные луной. — Э, кусок мяса, не успел я с ним вместе рвануть... — И с досады изо всей силы ударился головой о железную решетку.

Паровоз протяжно и часто ревел, напоминая конвою: пора в путь. Рядом стучали молотки — заколачивали дыру, в которую пролезли Семафор и конокрад Моргунов.

Мишка Пугачев лежал, свернувшись в комок. Он ни о чем не думал, ни о чем не мечтал. Ему было страшно».

На этом я закончил рассказ о Мишке Пугачеве. Лег спать и сразу же уснул.

Первая мысль, как только я проснулся, была о написанном ночью рассказе. «Неужели мог быть такой произвол? Неужели убили Моргунова?» — думал я.

Лодки тихо покачивались на волне, выстраиваясь гуськом. И все было спокойно и не вызывало тревоги. Но стоило «Комиссару» тронуться в путь, как стало ясно: лодкам несдобровать. От кормы парохода шла большая волна. Она натыкалась на лодки. Ей нужен простор, а тут преграда. И тогда она врывалась в промежутки меж лодок и, как фонтан, поднявшись, падала, заливая плоскодонки. Борта постепенно сравнивались с Элгунью. А канат тащил и тащил их. Они зарывались в реку, всплывали, снова уходили под воду. Самая последняя лодка сорвалась с буксира. Вслед за нею отцепилась двойка, и, как два неразлучных приятеля, обнявшись, они пошли вниз.

Элгунь извилиста. На каждом повороте флотилия разворачивалась, бортовая волна захлестывала лодки, и добрая половина их скрывалась в воде. Неожиданно одна из лодок последней тройки отошла в сторону. Волна ударила ей в нос. Вздыбила ее так, что стало видно ободранное днище. Пройдя несколько метров стоя, лодка свалилась набок и пошла бортом. Элгунь то топила ее, то отпускала словно для того, чтобы она смогла отдышаться. Но вот, подкинув и перевернув лодку, волна бросила ее на соседнюю. Та накренилась, стала захватывать носом веду и захлебнулась. И тут началось; лодки, словно поплавки, стали подпрыгивать и скрываться. Отваливались борта, раздирались носы. Соснин скрипел зубами. Мы с Колей Николаевичем молча глядели на гибель флотилии. Очень нехорошо нам было в эту минуту. Не из-за этих ли лодок мы двадцать дней добирались по Элгуни, чтобы доставить их в Герби, тащили волоком, тащили канатом? И все, выходит, напрасно.