Виктор Вучетич: Следователь особого отдела

Григорий боком протиснулся в сени и быстро захлопнул дверь. Потом повернулся к Анне, выдохнул прямо в лицо:

— Добрался, слава те… Боялся, не дождусь, все прут и прут, конца им не видно…

Лицо его было неразличимо во тьме, но Анна сразу представила себе обросшую грязной бородой опухшую физиономию, почти звериный оскал крупных желтых зубов, и ей стало до омерзения, до рвоты противно. И это Гриша… Раскудрявый весельчак, забубённая головушка с цыганскими влажными глазами. Мерзкое, вонючее животное…

Григорий отодвинул Анну и, обдав ее прокисшим, тяжелым запахом пота, плесени и печного угара, прошел в комнату, где грузно опустился на стул.

— Свет не зажигай, — прохрипел он. — Воды дай, помыться… ага, и белье достань. А то уже чесотка пошла…

Он встал и, шаркая, побрел на кухню, зазвякал там посудой.

— Горячего есть чего пожрать?

Оцепенев, стояла она по-прежнему в дверях и ощущала снова накатывающую волну дикой смертной тоски. Ждала и вот — дождалась.

— Дрова где? — негромко донеслось с кухни. — Да не бойся ты, я немного, только воды согреть, совсем запаршивел в своей берлоге…

— За печкой, — словно в полусне отозвалась Анна.

— Ладно, — он загремел поленьями. — Ты не ходи сюда. Я сам. Пожрать бы чего-нибудь горячего… Кишки сводит от сухомятки…

Спустя час он сидел босой, в чистых бязевых кальсонах и нижней рубахе и встряхивал мокрой головой, чтобы отогнать наваливающийся сон. Анна плотно зашторила кухонное окно и зажгла керосиновую лампу. На раскаленных углях в печи шипела картошка с салом. От запаха у Григория мутилось в голове.

Он ел жадно, обжигаясь, ложкой зачерпывал растопленное сало, макал в сковородку краюху хлеба, хрустел луковицей, и нижняя челюсть его двигалась мощно и равномерно, как шатун паровоза. Он выпил стакан самогона, и глаза его осоловели, а движения стали вялыми.

— Еще глоток дай, а то сильно в сон кидает, — пробурчал он, не поднимая головы и даже не удостоив Анну взглядом.

Она механически налила еще стакан. Григорий медленно выцедил его, подобрал остатки со сковороды, откинулся и сыто икнул.

— Ну, все, — выдохнул утомленно. Похлопал себя по широко расставленным коленям, почесал пяткой о пятку. Показал Анне на кучу грязного белья у печки. — Ты это потом сожги или выбрось подальше куда. Стирать не надо. Там, поди, и вошь есть. О-ох! — он широко зевнул. — Соснуть бы часок по-людски… А, Ань?

Она молча ушла в комнату, сдернула с кровати покрывало и швырнула его на спинку. Он подошел сзади, положил ей на плечо жесткую ладонь.

— Одеяло, подушка… А я, Ань, — Григорий больно сжал ее плечо, — в разрушенных домах прячусь, по подвалам, прям дикий зверь какой… — Он рукой примял перину, зло засмеялся: — Мягко ему было тут, поди? Любил он мягонькое да пышное, а?

Анна рывком освободила плечо.

— Перестань! Побрился бы, что ли? На кого похож…

— А-а, — Григорий отмахнулся. — Меньше узнавать бу­дут… Что я тебе скажу, Ань: кранты твоему Бергеру, полный капут. Я из берлоги своей много всего насчитал! Танки, пушки, пехота… Тут вот битый час сидел, все ждал, когда колонна пройдет. Во! — он ткнул пальцем в окно, где снова звонко задребезжали стекла. — Слышишь? Опять покатились… Думаю, не устоять уже немцу, нет. — Он вдруг ехидно засмеялся: — Ох, да за те сведения, что я сейчас имею, Бергер твой мне по гроб жизни был бы обязан, да вот ему — фига!

— Что ты все “твой” да “твой”? Надоело!

— А что он, мой? Это ж ты меня ему продала, — Григорий язвительно хмыкнул, — как собаку. Только сам он — распоследняя сука, твой Бергер. Чего ж это он тебя с собой не прихватил, а? Я- что? Я — пешка, мне из-под этого гада теперь до смерти не выбраться. А ты? Знаешь, зачем ты ему нужна была? Вот для этого! — он показал на кровать. — А драпать легче одному… Э-эх, Аня, Аня, повязаны мы с тобой теперь одной веревочкой, на ней и висеть будем… Ладно, вздремну часок, а ты до света разбуди.

Он навзничь завалился на кровать. Анна опустошенно глядела на темное пятно его головы, а в висках колотилось: “Бросил… как собаку… собака…” Григорий вдруг заворочался, приподнялся на локте.

— Ты чего, Ань?..

Он неожиданно цепко схватил ее за руку и рывком притянул к себе. Она упала на него, охнула, пытаясь отстраниться, но он подмял ее под себя и, обдирая тело грубыми, как наждак, ладонями, яростно навалился на грудь.

— Озверел я, совсем озверел, — прохрипел он ей в лицо короткое время спустя, словно оправдывался. Она прерывисто застонала. — Да ладно, прости, Ань… Соскучился я по тебе. Ты не реви, я так думаю, что и для нас с тобой не все потеряно… Уходить нам нужно, уходить туда, где ни меня, ни тебя никто не знает. Нынче же… А этот Бер­гер, он не вернется, Ань, сволочь он, слышишь?.. Эх, баба, не разбираешься ты в людях… — Он отвалился на спину и скоро тяжело захрапел…