Марко Марчевский - Остров Тамбукту

Я случайно попал в «Китайские фонарики». Я думал, что переулок приведет меня в порт, а он уперся как раз в двери трактира. Я вошел и заказал себе стакан шербета. Смуглый слуга, прислонившийся к стойке, не двинулся с места. Когда я повторил заказ, он холодно пробормотал: «Нет шербета». — «Хорошо, дайте тогда лимонаду». Но и лимонада не оказалось. Только пиво и виски.

— Стакан воды! — сказал я и сел за столик. Я был очень утомлен и измучен зноем.

Слуга смотрел на меня равнодушно. Он, наверно, догадался, что я безработный иностранец, а в Александрии безработных больше, чем в любом другом портовом городе и, так же, как всюду, здесь их не считают за людей. Эти горемыки прибывают с четырех сторон света — разочарованные романтики и обезверившиеся мечтатели, прожженные авантюристы и воры, — скитаются по узким уличкам старого города или толпами ждут на набережной прибытия какого-нибудь парохода, чтобы осадить его как крепость в надежде получить работу; если им удается заработать несколько грошей и заморить червячка любым способом, они чувствуют себя самыми счастливыми людьми на земле. Египтяне их не презирают, но и не восхищаются ими — только безразличие можно прочесть в их глазах при встрече с ними.

— Вы что, не слышите! — сердито окрикнул я слугу. — А, может, и воды нет?

Он принес мне воду. Его пальцы оставили грязные следы на стакане. Я вышел, не прикоснувшись к нему, и выругал его на моем родном языке. Слуга — сохранил невозмутимое спокойствие. Я уже успел выйти на улицу, когда он быстро меня нагнал и попросил вернуться.

— Хозяин вас зовет, — сказал он учтиво и посмотрел на меня, как собака, которая боится быть побитой.

Я вошел за решетчатую перегородку трактира. На широкой тахте, покрытой тигровой шкурой, лежал белобородый старик с продолговатым лицом. Он курил наргиле, перебирая пальцами янтарные четки. Большие, круглые бусины поблескивали и тяжело постукивали. Лицо старика обрамляла длинная, посеребренная временем борода. Из-под фески, обмотанной белым платком, выбивалась поредевшая прядь седых как снег волос. На старческих губах сияла приветливая улыбка. Старик посмотрел на меня кроткими, мечтательными глазами и по-болгарски попросил присесть. Затем, затянувшись из наргиле, спросил, откуда я знаю болгарский язык. Я ответил, что я болгарин.

— Что? Болгарин? Из Болгарии? — старик уронил свои четки.

— Что в этом удивительного? — спросил я.

— Ничего удивительного, конечно... — ответил взволнованно старец. — Но дело в том, что и я из Болгарии... Я турок, но родился в Болгарии.

— Неужели? — в свою очередь удивился я.

Хозяин «Китайских фонариков» закрыл глаза и продолжал голосом, слегка дрожавшим от волнения:

— Помню город, в котором родился... Грязь и лужи по улицам, низкие хибарки, заиндевевшие стекла на окнах... Зимой — снег, холод, ветер свистит, воет... А летом — зелень, солнце, красота! Помню и страшную стрельбу из пушек — стекла трясутся и дребезжат. На площади скрипят семь виселиц, висят семь трупов, аскеры таскают хлеб и гранаты к укреплениям, днем и ночью тарахтят телеги по булыжнику, скачут в галоп турецкие офицеры, а между ними сам Осман-паша-гази, непобедимый, с золотой саблей на поясе...

Я с изумлением посмотрел на старца и спросил:

— Это ты не о Плевне говоришь?

Белобородый турок кивнул головой:

— Да, о Плевне, о Русско-турецкой войне. Тогда я был ребенком, но все помню. Русские войска геройски дрались, день и ночь нападали на укрепления около города, пушки не умолкали, но и паши здорово держались, не отступали. Но наступил голод — страшный, неумолимый — и пришлось отступить. Да, голод сильнее самой сильной крепости. Ока хлеба стоила ока золота. Тогда Осман-паша решил прорвать русскую осаду и уйти. Однажды ночью войска вышли из окопов и тронулись на запад. За ними двинулось и все турецкое население. Город уподобился разоренному муравейнику. Отец запряг лошадей, мы с матерью сели в телегу и тронулись в темноту. Впереди нас и за нами шли сотни людей — мужчины, женщины, дети. Телеги зловеще тарахтели в ночи. А когда мы приблизились к реке, русские пушки так начали стрелять, что земля тряслась; гранаты разрывались и все уничтожали. Вдруг что-то блеснуло над моей головой, ударил гром, телега подскочила, и я взлетел на воздух...