Остин Райт - Островитяния. Том второй

— В той же квартире.

— А не в деревне? — воскликнула Наттана в крайнем удивлении.

— Только во время каникул.

— И жене некуда будет увезти их из города, чтобы начать их воспитание? — спросила девушка, поднимая ко мне свое круглое лицо.

— Нет.

— Значит, деревня…

— Только во время каникул.

— А если дети не будут отнимать у нее все время, сможет ли она делать что-нибудь для себя: вырезать по камню или ткать?

— Сможет, но большинство замужних женщин не занимаются этим, к тому же есть ткацкие фабрики.

Она снова уронила голову на руки и задала еще несколько вопросов, на которые я ответил вкратце. Потом они прекратились.

— Теперь все совершенно ясно, — сказала Наттана отсутствующим голосом.

Я привел еще несколько вспомнившихся мне примеров. Девушка молчала… О чем она думала? Она лежала тихо, расслабленно, словно спала или дремала. Я не видел ее глаз — только краешек щеки, круглую голову, заплетенные косы.

— О чем вы думаете, Наттана? Может быть, хотите спросить что-нибудь еще?

— Нет! И так понятно, — отвечала она низким, грудным голосом.

Настроения ее были непредсказуемы. Казалось, она в растерянности и грустит. Вдруг она резко села. Она отлежала щеку, и теперь на ней горело красное пятно.

— Что думаю об этом я — женщина другой страны, воспитанная по-иному? Я думаю, что это ужасно — жить так скученно, в постоянных тревогах, не имея места, где можно просто побыть одному, всего в нескольких комнатах, принадлежащих кому-то еще! И потом — алия… Не понимаю, как можно жить так да еще просить женщину разделить с вами такую жизнь?!

— Для многих людей нет иного выхода, да и этот не так уж плох. У нас много интересного. И кругом столько жизни!

Предубежденность Наттаны обезоруживала, я был задет.

— Что же до предложения разделить такую жизнь, — продолжал я, — то, если женщина любит вас, она с радостью согласится. Это будет уже не только ваша, но и ее жизнь.

— Не понимаю, как она может согласиться.

— Вы — островитянка.

— Я не понимаю, как вы можете, Джонланг!

— Я — американец, — сказал я, тем не менее с болью чувствуя, что и мне непонятна моя былая жизнь.

Наттана посмотрела на меня, в ее зеленых глазах сверкнул гнев. Ссора казалась неминуемой, но внезапно взгляд девушки изменился. Уголки глаз набухли блестящей влагой.

Что-то в моих словах ранило ее. Я сделал шаг к скамье, желая сказать то, что мог сказать в свое оправдание. Я увидел руку Наттаны, и мне захотелось взять ее в свою.

Но стоило мне приблизиться, девушка поднялась и подошла к очагу. Раскаяние и сочувствие к боли, которую я причинил ей, вылилось в пылкое желание завладеть ее рукой. Я взял безвольно повисшую вдоль тела руку, она напряглась, стремясь вырваться. Отдернув руку, Наттана загородилась от меня плечом.

Потом, сдвинувшись немного к краю, она повернулась ко мне.

— Я очень сожалею, Джонланг! — прозвучал ее высокий звонкий голос. — Ах, Джонланг, вы разрываете мне сердце! Давайте больше не будем говорить об этом.

— Пойдем на улицу.

— Да, скорее!

Мы разошлись по своим комнатам, чтобы облачиться в плащи и непромокаемые сапоги. Это дало нам время успокоиться.

Лицо Наттаны посвежело, будто она только что умылась, глаза горели.

— У меня идея! — сообщила она. — У Файнов наверняка найдутся сани, можно покататься с горы.

Мы разыскали Мару, которая сказала, что сани в амбаре, и посоветовала, какой склон лучше выбрать.

— Уже довольно поздно, — добавила она. — Почему бы вам не взять с собой ужин? А когда вернетесь, напою вас горячим шоколадом.

Еду быстро уложили, и мы не мешкая отправились за санями, чтобы найти гору еще до темноты. Солнце уже почти село, и сумерки спустились в долину, но свет все еще падал на вершины холмов, окружавших ферму Кетленов. Воздух был морозный и прозрачный, синее небо — чисто. Тени дрожали и переливались.

— Мы могли уже давно выйти! — сказала Наттана оборачиваясь, она шла впереди по хрустящему насту. Покрытый сверху сверкающей корочкой, снег под ней был рассыпчатым и легким, как пыльца.

Чистый морозный воздух пощипывал щеки и бодрил. От лихорадочного состояния, вызванного нашим долгим разговором дома, не осталось и следа, кроме желания взять руку Наттаны в свою.

Сани, которые мы нашли, были в полном смысле слова сани, с двумя широкими плоскими полозьями и сиденьем, сплетенным из воловьих ремней, шедших крест-накрест, наподобие лыжных креплений. Очень легкие, сани тем не менее были и достаточно длинными, чтобы на них могли усесться двое. Мы направились к склону, указанному Марой, и, широко распахнув калитку изгороди, отделявшей сад от луга, стали подниматься вверх по безупречно гладкой снежной поверхности; каждый тянул сани со своей стороны за ремень. Они скользили по насту, не проваливаясь. Когда мы достигли верха, перед нами открылся спуск: он тянулся сотни на две ярдов, теряясь между стволами садовых деревьев, воткнутых в снег, словно метелки из тонких прутьев. Склон лежал совершенно нетронутый.