Остин Райт - Островитяния. Том второй

— Дорна… — начал было я, но потерял мысль. Видеть, как она ждет, было мучительно.

— По-вашему, я не права?

— Совершенно правы…

И снова мы замолчали, мгновение — взгляды наши пересеклись, и было уже не отвести глаз. Дорна была живой, ощутимой, как никогда, и никакая броня не устояла бы против безупречного совершенства ее голоса, да и все в ней было совершенным и желанным, как ничто иное.

Слабая улыбка скользнула по ее губам, она отвела взгляд, потом снова прямо поглядела на меня.

— Похоже, разговор у нас не клеится, — сказала она.

— Да… Мне тяжело говорить.

— Мне тоже. Ужасно не люблю, когда у нас с вами так выходит.

— И я, Дорна… Но ваша речь…

— Моя жалкая речь?

— Жалкая?! Прекрасная, блестящая речь!

— Рада, что вам так кажется. Дедушка и брат боялись, что я только испорчу дело, они всё еще не пришли в себя!

— А остальным — понравилось?

— О да, — проговорила Дорна, быстро взглянув на меня, и замолчала.

Итак, о речи Дорны все было сказано, а больше говорить, казалось, не о чем.

— Хотите печенья, Дорна, или еще чего-нибудь?

— Нет… Впрочем, хочу.

Я подал ей блюдо с печеньем.

— Я остаюсь в Островитянии еще на одиннадцать месяцев.

— Надеюсь, вы будете счастливы.

— Думаю, да. Надеюсь, вы тоже счастливы.

Она тихо рассмеялась.

— Я счастлива, — сказала она легко, не задумываясь. — Только скучаю по своей лодке и по болотам, но я еще вернусь к ним.

Говорить мы могли только о мелочах, хотя самое главное и самое больное во мне в любой момент готово было сорваться с языка.

— Что ж, до свидания, Джон.

— До свидания.

В дверях меня остановил Дорн.

— Ты придешь на Совет завтра?

— Пожалуй, ненадолго.

— Если нет, увидимся у Файнов через неделю.

Да, ведь он едет к Некке!

— Буду рад, если заглянешь, — сказал я, тут же усомнившись в искренности своих слов.

— Мне так хочется повидать тебя, хотя ты уже не так нуждаешься в этом.

Было время, когда я и вправду нуждался в нем, сам того не подозревая, но с тех пор прошло четыре месяца.

— На этот раз — нет.

Это была правда, хотя неудачный разговор с Дорной следовало как можно скорее забыть. Одно неловкое движение — и память о нем впивалась в меня, как бритва.

Работы со статьей оставалось немного. Небольшая правка — и ее можно было отсылать, но время тянулось медленно. Пожалуй, лучше всего было употребить его, вознаградив мою преданную корреспондентку Глэдис Хантер за ее интересные письма. Быть может, ей будет приятно узнать о событиях в Островитянии раньше, чем о них узнают повсюду. Я написал ей длинное письмо и несколько более коротких — своим и дядюшке Джозефу, извещая их о главных новостях и о своих планах на будущее.

На следующий день, проводив Даунса и передав с ним почту, я на минутку зашел в зал Совета. Дипломатические ряды пустовали. Обсуждались меры по легализации присутствия иностранцев и обеспечению их отправки. Лорд Мора указал на то, что по многим пунктам его Договор устоял. По существу Совет лишь отменил испытательные сроки и ограничил иностранное представительство в Островитянии. Подписанное с Германией в 1905 году соглашение — на условиях признания целостности Островитянии и права немцев на земли по другую сторону Большого хребта, а также патрулирования ими степей Собо — оставалось в силе. Это было уступкой лорда Дорна. Вопрос об островитянских гарнизонах на перевалах Большого хребта не обсуждался, но зато горячие споры разгорелись вокруг лица, которое могло бы быть посредником в отношениях немцев с островитянами. Лорд Дорн считал, что одного иностранного представителя в Островитянии будет достаточно, как и до 1905 года. Кандидатура месье Перье казалась приемлемой. Однако лорд Мора продолжал утверждать, что Германия будет настаивать на своем человеке.

Лорд Мора и лорд Дорн держались между собой дружелюбно. Первый отнесся к краху своих надежд спокойно и не искал случая возобновить споры. Выступал он скорее как советчик, чем как оппозиция. Очевидно было, что никаких действий он предпринимать не собирается.

Я встал, чтобы идти. Зачем я приходил? Чтобы в последний раз увидеть Дорну? Она сидела там, где и надлежало королеве, внимательно вслушиваясь в речи говорящих и не обращая внимания на тех, кто занимал дипломатические ряды в другом конце зала. Всеобъемлющий женский интерес к общественной жизни стал теперь ее почетным правом, но про себя я подосадовал — так юна и так хороша собою она была.